Сотрудник газеты «Биробиджанер штерн» Гольдвассер (Яновский) Исроэл Натанович (Мелехович), он же – Эмиот Исроэл, родился в 1909 г. в г. Острув-Мазовецки (Польша), еврей. Проживал в Польше, печатался в ряде американских литературных изданий. С началом Второй мировой войны в 1939 г. бежал из Польши в СССР. Сотрудничал с газетой «Эйникайт» - органом Еврейского антифашистского комитета. Летом 1941 г., когда началась война, эвакуировался в Алма-Ату, публиковал корреспонденции о жизни еврейских беженцев. 

В июле 1944 г. в качестве корреспондента ЕАК отправился в Биробиджан, с которым связывал в то время большие надежды. Публиковал свои стихи и репортажи в начавшей вновь выходить в 1945 г. газете «Биробиджанер штерн» и в литературном альманахе «Биробиджан».

После ликвидации в 1948 г. ЕАК Эмиот был арестован 31.08.1949 УМГБ СССР по Хабаровскому краю, 31.05.1950 осужден Особым совещанием при МГБ СССР по так называемому «Биробиджанскому делу» по ст.ст. 58-10 ч. 2, 58-11 УК РСФСР на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Наказание отбывал в Восточной Сибири в Тайшетлаге (Иркутская область). 

В феврале 1956 года постановление Особого совещания при МГБ СССР от 31.05.1950 изменено – ст. 58-11 УК РСФСР из обвинения исключена, а по ч. 2 ст. 58-10 УК РСФСР мера наказания сокращена наполовину, в связи с чем по Указу Президиума Верховного Совета СССР об амнистии от 27.03.1953 в феврале 1956 года из-под стражи освобожден. Вернулся в Биробиджан. 

Реабилитирован 14.09.1956 областным судом ЕАО за отсутствием состава преступления. 

В конце 1956 года выехал из СССР в Польшу, затем в Израиль, а в 1958 году переехал в США. 

С 7 февраля по 15 апреля 1959 г. в американской газете "Форвертс" опубликовал серию автобиографических статей, посвященных репрессиям конца 1940-х гг. в столице Еврейской автономии. В 1960 году в издательстве «Шломо Богород» (Рочестер, шт. Нью-Йорк, США) эти статьи вышли в виде книги на идише «Биробиджанское дело. Хроника страшного времени» (книгу можно скачать в конце страницы). 

Умер в Рочестере в 1978 году. 

Исроэл Эмиот: поэзия как молитва

Давайте попросим Всевышнего -
Всемогущего, Милосердного,
чтобы мать свое чадо не била
из- за того, что ей не на ком
выместить злость свою...
Чтобы звонкая радость ребенка
ярче была и краше
цветов аляповатых
на ее головном платке...
А тем, у кого ни гроша нет
на вечный приют свой, последний,
пусть Он воздаст по заслугам
за благочестие их... 

Эти щемящие стихотворные строчки принадлежат Исроэлу Эмиоту, которого наверняка не помнят даже разъехавшиеся по миру биробиджанцы, пребывающие ныне в солидном возрасте. Я впервые встретился с ним в Биробиджане, в котором он некоторое время жил и, конечно же, творил. В городе на Бире мы с ним впервые встретились и затем подружились. Это был год победы над фашистской Германией, и я только возвратился с войны домой, в родной Биробиджан. 

Проходя как- то мимо областной библиотеки имени Шолом-Алейхема, я увидел красочное объявление, из которого узнал, что сегодня вечером состоится литературный вечер, посвященный творчеству Исроэла Эмиота. Вообще-то всех здешних писателей я знал, но об Эмиоте никогда не слышал, так что на том вечере я его увидел впервые. Помню. что на встречу с поэтом пришло много народу, и это было понятно: люди настрадались в войну, и сейчас, в мирное время, они жаждали душевного покоя, выражавшегося в концертах, театральных постановках, литературных вечерах. Биробиджанцам хотелось услышать стихи и песни на мамэ-лошн, к которому они привыкли с детства. 

На вечере я узнал, что настоящая фамилия Эмиота - Гольдвассер, родился он в Польше, публиковался в тамошней еврейской прессе, а также в еврейских изданиях Литвы, западных (польских) территорий Украины и Белоруссии, является автором четырех книжек стихов. С началом Второй мировой войны, в 1939-м, бежал от немцев в Советский Союз, жил в Москве, работал в газете "Эйникайт" и в 1944 году был направлен в Биробиджан корреспондентом этой газеты. Не помню, какие именно стихи читал в тот вечер Эмиот, но его выступление было очень эмоциональным и своеобразным. Небольшого роста, чуть сутуловатый, он при чтении стихов раскачивался, как еврей во время молитвы. Такую самобытную манеру чтения стихов я наблюдал у него и позже: на встречах с читателями, во время прогулок на улицах. 

После войны начался выпуск литературно-художественного альманаха "Биробиджан". В состав редакционной коллегии вошли писатели Бузи Миллер, Нохем Фридман, Гешл Рабинков и Исроэл Эмиот. Редактором журнала стал поэт Хаим Мальтинский. Как-то завидев меня на улице, Эмиот, улыбаясь, произнес: "Мы теперь, Мотл (так он меня называл), стали "соседями" благодаря стихотворным публикациям в одном журнале. Нас обоих следует поздравить, сказать "мазлтов". 

В один прекрасный день Эмиот пригласил меня к себе в гостиницу, в которой проживал, и я показал ему новые стихи. Он внимательно их прочитал и дружелюбно произнес: «Немного легковесные, надо глубже мыслить, использовать оригинальную рифму». Он выбрал одно из наиболее понравившихся ему стихотворений и сразу начал вносить поправки. Последняя строфа этого стихотворения стала звучать звонче и весомей. Отныне, встречаясь со мной, он всегда давал понять: настоящий стих должен иметь собственное звучание, свой неповторимый вкус. "Поэзия - как молитва" - повторил Эмиот. 

Познакомившись ближе с его творчеством, я понял, что стихи для него - не просто декларация, а состояние души. Стихи Эмиота глубоко национальны по духу, в них чувствуется идишкайт многих поколений, и потому они звучат, как молитва. Согласно партийному решению (в то время требовалось специальное постановление) в Биробиджане в 1947 году выпустили две книжки стихов - "Уфганг" ("Подъем") Исроэла Эмиота и "Аф ди лихтике вэгн" ("По светлым дорогам") поэта-фронтовика Ицика Бронфмана. Вскоре, в августе 1949 года, в самый разгар борьбы с "буржуазными националистами-космополитами", Эмиота, как и других биробиджанских писателей, арестовали, объявили "врагом народа" и отправили в Гулаг на десять лет. Его книжка была запрещена, она исчезла из магазинов и с библиотечных полок. Находясь в лагерях, Эмиот окончательно перестал верить сталинской пропаганде, провозгласившей советскую страну образцом справедливости и права, а Биробиджан - землей обетованной для евреев. Поэт понял, наконец, ущербность и опасность советский режим. 

Встретился я с ним снова лишь в годы хрущевской "оттепели", когда его, как и многих других, выпустили на волю. Для нас, еврейских литераторов и журналистов Биробиджана, это была огромная радость. В отличие от руководителей области, не проявлявших сочувствия к тем, кто вернулся домой из тюрем и лагерей. Скорее наоборот: партийное начальство испытывало недоверие к бывшим зэкам и не допускало их к прежней работе. Долгое время Исроэл Эмиот не мог куда-либо трудоустроиться, но однажды ему повезло: он получил работу на швейной фабрике, где ему, физически слабому и больному человеку, приходилось таскать тюки мануфактуры и выполнять прочую нелегкую работу. Несмотря на тяготы жизни, он никогда не жаловался на судьбу, не впадал в уныние, а оставался добрым, мягким человеком, лишь изредка покачивал головой во время разговора. Как и раньше, до отсидки, он носил короткую куртку, ходил с непокрытой головой, и его редкие, ставшие седыми, волосы, трепетали на ветру. В тот вечер, когда я его случайно встретил на улице, то сразу узнал по характерной походке. Я пригласил Эмиота к себе домой, совершив то, чего боялись другие, его бывшие друзья и знакомые, - Биробиджан ведь город небольшой, вдруг их кто - то увидит в обществе бывшего лагерника. Давний страх все еще разъедал души людей... 

В тот момент, когда я позвал Эмиота к себе, я заметил удивление в его глазах, сменившееся радостью. Дома мы, как водится при встрече старых, добрых друзей, прилично выпили и закусили, засидевшись до самой ночи. Оба, чувствуя себя в приподнятом настроении, мы попрощались, и вдруг Исроэл совсем тихо, будто кто-то подслушивал, шепнул: "Скажу, Мотл, тебе по секрету: скоро, наверное, я уеду..." "Куда?" - мне захотелось сразу узнать. "Потерпи, Мотл, скоро все узнаешь." 

Действительно, вскоре вся редакция газеты "Биробиджанер штерн", в которой я работал, узнала, что Исроэл Эмиот собирается уехать в Польшу. Для него это было трудным шагом, потому что уехать за границу тогда было почти невозможно. Говорили, что помог его давний приятель, работавший в польском посольстве в Москве. Мы собрали в редакции денег, купили ему новую теплую куртку, обувь и всякую мелочь. Вместе с этим добром купили еще и билет до Москвы. 

Помню, в тот день, когда он уезжал, было пасмурно, шел дождь. С утра пораньше мы, провожавшие Эмиота в дальний путь, пришли на вокзал. На душе скребли кошки и, думается, что тоскливо и муторно было не только мне. Прибыл поезд, и все пассажиры с провожающими вышли на перрон. Эмиот стоял у вагона грустный и растерянный. В глазах его одновременно светились и радость, и печаль. Мы все были уверены, что видимся в последний раз. Когда поезд тронулся, он все еще стоял на подножке вагона, и мне показалось, что его глаза наполнились слезами. Никому из нас, провожавших Эмиота, не приходила в голову мысль, что за нами кто-то тайно следил на вокзале. Нам казалось, что времена изменились. Но на следующий день всех, кто провожал Эмиота, собрали в редакции, и оперуполномоченный КГБ в присутствии представителя обкома партии обвинил нас в потере бдительности и политической близорукости: мол, как это мы посмели провожать поэта, уезжавшего неизвестно куда, и который наверняка будет там сочинять небылицы и пасквили о нашей стране. Выглядело это так, будто вернулись черные годы репрессий, снова охватил страх: что с нами будет? Неужели снимут с работы или накажут еще строже? 

К счастью, всё обошлось. Вероятно, это было просто напоминание о бдительности - дескать, товарищи еврейские журналисты, не зарывайтесь, держите свои уши востро. 

К сожалению, писем от Эмиота никто из нас не получал. Через некоторое время я узнал из еврейской газеты "Фолкс-штимэ" ("Голос народа"), издававшейся в Польше, что в Варшаве вышел его поэтический сборник. Там же, но позже, я прочитал сообщение, что он репатриировался в Израиль, а в 1958 году уехал в США, где издал книгу стихов "Сибирь", отмеченную престижной литературной премией. Говорят, в Америке Исроэл Эмиот чувствовал себя не совсем комфортно - нелегко было приспособиться к эмигрантской жизни, да и сил уже не хватало. Он ушел в вечность, не достигнув даже 70-летнего рубежа жизни, но остались его стихи - достойные, крепкие, пронзительные, как молитва.  

Макс РИАНТ, «Форвертс», 2 июня 2006 г.