В 1922 году, после поражения в гражданской войне, часть антисоветски настроенного амурского казачества из Екатерино-Никольского района Амурского округа (ныне Октябрьского района ЕАО) эмигрировала в Маньчжурию и обосновалась там в поселке Восемь балаганов в районе сел Пузино и Благословенное. 

Вскоре концентрация казаков-эмигрантов на границе привлекла внимание руководства белоэмигрантских организаций в Харбине. Было решено использовать этот фактор для подготовки антисоветского вооруженного восстания на территории Екатерино-Никольского района.

По мнению ОГПУ, к 1929 г. с позиций Восьми балаганов белой эмиграции удалось создать в с. Пузино контрреволюционную повстанческую организацию с ячейками в селах Екатерино-Никольское, Самара, Венцелево, Биджан, Квашнино и Михайло-Семеновское. Предполагалось, что они должны были поднять вооруженный мятеж в тылу Красной Армии во время войны между СССР и Китаем. 

Так родилось полумифическое «Дело Сараевской контрреволюционной казачьей повстанческой организации Екатерино-Никольского района Амурского округа Дальневосточного края», названное чекистами по имени «куратора организации" из Харбина Василия Сараева - бывшего казачьего есаула из с. Екатерино-Никольского. 

После конфликта на КВЖД, на фоне начавшейся в конце 1929 г. коллективизации, Полномочное представительство ОГПУ по ДВК решило ликвидировать угрозу "казачьего повстанчества" в Среднем Приамурье. В период с 7 февраля по 15 марта 1930 г. по подозрению в принадлежности к "Сараевской повстанческой организации" в Екатерино-Никольском районе арестовали 72 человека. Всего же в 1930 г. по уголовному делу на «сараевцев» было арестовано 94 человека. 

Не сумев добыть объективные доказательства вины ряда арестованных, на стадии предварительного следствия из-за отсутствия улик 22 человека освободили из-под стражи. В отношении 5 материалы выделили в отдельное производство и осудили уже по другому делу. Один обвиняемый во время следствия умер. Остальные 66 «повстанцев» были осуждены, хотя 43 из них виновными себя ни в чем не признали, а 23 признали вину частично, но при этом категорически отрицали существование "повстанческой организации" и свою принадлежность к ней.

21 июля 1930 г. судебная тройка при ПП ОГПУ по ДВК приговорила 53 человека к заключению в концлагерь на срок от 1 года до 10 лет, один получил год лишения свободы условно, еще один – ссылку сроком на 5 лет. В отношении трех человек уголовное преследование было прекращено из-за отсутствия состава преступления. Восемь «сараевцев»  приговорили к расстрелу.

Реальность существования повстанческой организации в том виде, как это преподнесено чекистами, вызывает очень серьезные сомнения. Этот вывод напрашивается из беспристрастного анализа архивного уголовного дела № 1451 на "сараевцев", где беззастенчиво скомпилированы материалы следствия и агентурные сведения, бесчестно и непрофессионально смешаны в одну кучу достоверные факты и оперативные домыслы. 

Как говорится, дыма без огня не бывает... Так что же на самом деле происходило в Екатерино-Никольском районе в 1929-1930 годах? Существовала "повстанческая организация" в селе Пузино, или ее не было?!

В мае 1930 года один из арестованных - Дутов Андрей Петрович, как сейчас сказали бы, "пошел на сотрудничество со следствием", и дал откровенные собственноручные показания. Правда, это нисколько ему не помогло - 23 июля 1930 г. его расстреляли в числе восьми "сараевцев".

 Уроженец и житель села Пузино, человек достаточно грамотный, со средним образованием (окончил учительскую семинарию), Дутов А.П. в течение 1928-1929 гг. работал учителем в школе в селе Преображеновка. Именно поэтому его подробные, последовательные, грамотные и, будем надеяться, откровенные и правдивые показания представляют большой интерес с точки зрения установления истины. Давайте их почитаем, а выводы каждый сделает  сам. 

Уполномоченному ГПУ

Арестованного жителя с. Пузино

Екатерино-Никольского района Амурского округа

ДУТОВА Андрея Петровича

ЗАЯВЛЕНИЕ – ПОКАЗАНИЕ 

Твердо решив порвать с теми ошибками, которые со мной произошли, я решил чистосердечно раскаяться, и этим самым искупить свою вину.

Резко осуждая свои заблуждения и признавая сделанную мной вину, я прошу за мое сознание вины строго не судить, и дать возможность принести известную долю пользы в деле строительства советского государства.

Меня убивает совесть, что я вел, или, вернее, мыслил идти против тех, кто действительно являются честными руководителями всех трудящихся.

Несмотря на то, что я сделал злодеяние, и все-таки ко мне относятся гуманно и этим привлекают на раскаяние.

Далее повторяю свои показания.

В конце августа месяца 1928 года мой мальчик, которому семь лет, удил рыбу на берегу, а я сидел возле него, и насаживал ему на крючок червяков. Перед этим я получил назначение в с. Преображеновку в качестве школьного работника.

Приходит Федор Куликов и садится возле меня. Начинаем вести разговор о полевых работах, а после этого он спрашивает меня, когда я думаю уезжать. Я сказал, что на днях еду. Тогда он прямо задает вопрос, а не раскаялся ли ты, что пожелал вступить в нашу организацию? Я его, в свою очередь, спрашиваю, в какую организацию? Тогда он говорит, что организация по борьбе с Соввластью. После чего я его опять спрашиваю, каким путем вы думаете вести борьбу? Он ответил, что пу­тем твердой постановки дела, не допускать никаких репрессивных мер со стороны органов власти по отношению крестьян. И дальше добавляет, что и верно ты ничего не знаешь, т.к. во время проводимой беседы был пьян, а для ясности спроси, говорит, своего брата Ивана Петровича. А мы, говорит, наметили тебе работу по вербовке членов в нашу организацию. На это я ему ничего не сказал, и он ушел.

В тот же вечер я пошел к своему брату Ивану Петровичу, и стал его спрашивать об этом деле. Он мне сказал, что верно, было собрание, где-то за огородом, и будто бы я там был. Но так как ты был в пьяном виде, а поэтому ничего и не знаешь. Я его спросил, а кто же еще был? Он ответил, что был Куликов Ф.Д., Дутов Т.С., Лалетин Ал. Кс., Кибирев Ст. Р. Всего, говорит, было человек десять, но фамилии остальных он не назвал, и я его больше и не спрашивал. Между прочим, он еще сказал, что все это ерунда. С этим я от него и ушел.

Дня через два я выехал к месту службы, и совершенно забыл и думать об этом вопросе.

Спустя продолжительное время я получаю письмо от Куликова Федора, в котором он запрашивает меня о порученном деле. Тут только я понял, что попал в переплет, и дня через 2 или 3 я написал письмо, и с попутчиком его отправил. В этом письме я написал, что никаких поручений я не знаю, и никакой работы не вел.

Дней, кажется, через 10 я опять получаю письмо, в котором мне уже в категорической форме предложено было повести работу, а в конце письма было добавлено, что всякая дальнейшая измена влечет за собой плохие последствия. Видя в этом угрозу, мне ничего не оставалось, как что-нибудь сделать, дабы оградить себя от неприятностей.

Принимая во внимание, что жители с. Преображеновки в большинстве приверженцы старых традиций, а по сему я стал с некоторыми вести беседы о том, что в с. Пузино есть группа, которая имеет намерение вести борьбу с Соввластью путем твердого отпора против всяких нежелательных действий со стороны власти против крестьян.

В это время я, откровенно говоря, не мыслил борьбу вооруженную, а просто я думал, что наша группа путем детального изучения всех директив и законностей будет вести вполне оформленную борьбу.

Граждане с. Преображеновки многие со мной соглашались, но вступать ни один не соглашался. Тогда я, чтобы сложить с себя вину и показать, что я все-таки проделал известную работу, я стал говорить об этом новоселам, проживающим в с. Козулихе и с. Ферганешка. Большинство этих крестьян люди богатые, и нужно сказать, что они часто ездили в Преображеновку, где меняли вещи на хлеб и другие продукты.

Когда я повел с ними беседу на эту тему, то с кем бы я ни говорил, каждый соглашался и даже записывались в группу. Таким путем в разное время я навербовал 17 человек. Фамилии всех я не помню, но знаю две фамилии - БЕЗМАТЕРНЫХ и, кажется, КАЗИН. Конечно, если мне пришлось бы быть в с. Преображеновке, то я бы вспомнил все фамилии, ибо личности я все знаю и помню.

Этот список я отправил на имя Ф. Куликова, и на этом закончил.

Приблизительно в конце февраля или в начале марта, точно я не помню, от Куликова Ф. я получил опять письмо, в котором он предлагал проделать работу и в с. Биджане, находящемся в 12 километрах от с. Преображеновки. Но я от такой работы категорически отказался, и больше не проводил никакой вербовки.

28 мая <1929 года> я закончил занятия, и числа 7 или 8 переехал в с. Пузино, где на квартире остановился у замужней сестры - Паздниковой Марфы.

Спустя несколько дней после моего приезда в с. Пузино ко мне приходит Дутов и просит вечером прийти к нему в дом. Жена моя стала ругаться, говоря, что опять гулять. Но Дутов Тихон на это ответил, что не гулять, а есть дело. Я дал согласие, а вечером, когда стемнело, я пошел к Дутову Тихону.

Зайдя во двор,  я спросил у сынишки, где папа? Он указал мне на садок, куда я и прошел. Войдя в садок, я первым долгом увидел сидящими на скамейке около деревьев Дутова Тихона, Куликова Федора, Лелетина Андрея и Дутова Ивана Петровича. Кроме указанных, были еще несколько человек, но т.к. было уже темно, то остальных я не узнал.

После моего прихода разговор опять возобновился. Речь шла о том, каким образом прочно связаться с заграницей, дабы быть твердо уверенным, и иметь существенную поддержку. В чем должна выражаться поддержка, я так и не узнал.

Я высказал мнение о том, чтобы бросить эту затею и заняться честным крестьянским трудом. Но на это мне посыпались противоречия и даже угрозы в том отношении, что я и так мало сделал, а тут еще иду в разрез. Был даже такой возглас, что, дескать, что с изменниками церемониться - убрать его и только. Кто это сказал, я не знаю, но по всем данным думаю, что это слова Кибирева Павла Ивановича. После таких речей я хотел уйти совсем, но мне КУЛИКОВ предложил остаться, что я и исполнил.

После долгих разговоров было решено связаться прочнее с заграницей через граждан, кои ездят туда за мукой. Для подыскания надежного человека было это дело поручено Куликову. После этого разошлись.

Прошло после этого несколько дней, снова прибегает мальчик Ф. Куликова и говорит: «Дядя, иди к нам, тебя папа звал». Дело было вечером. Я был босиком, и, одев сапоги, пошел к Ф. Куликову.

Зайдя во двор, я увидал его самого, и подойдя к нему, спросил, зачем он меня звал. Он тихонько сообщил, что со мной хочет говорить белоэмигрант Дутов Иван Степанович. Я спросил, а где он сейчас находится? Куликов на это ответил, что немного погодя пойдем.

Когда уже достаточно стемнело, мы пошли по дороге, ведущей за деревню. Выйдя за деревню и дойдя до чащи, подле лога, называемого «Шишкина Падуха», Куликов велел мне обождать, а сам, отойдя немного, свистнул три раза. На это ему ответили свистом, и спустя минут 5 подошли уже двое, т.е. вместе с Куликовым был и белоэмигрант Дутов Иван Степанович. Подойдя ближе, я заметил, что Дутов пьян, причем в правой руке держал револьвер. Подошедши, он поздоровался, и, здороваясь, подал левую руку.

Потом он спросил, как живешь? Я  ответил, что ничего. Далее он сказал: «Служишь и кланяешься коммунистам?». На это я ответил, что служу, а кланяться никому не кланялся.

Далее он говорит: «Смотри, как бы тебе с твоими коммунистами не отломилось, и что, дескать, скоро мы во главе с Сараевым и Метелицей придем, так всем будет «баня». Я на это ему ответил, что брось, мол, свои мечты, и не слушай авантюру, а лучше займись честным трудом.

Он на это пригрозил мне оружием и велел убираться, что я и сделал, ушел домой, а они остались.

Перед самым моим отъездом в Благовещенск за мной опять посылает Куликов и просит прийти к нему. Вечером, придя к нему, я застал их сидящими в передней части дома с каким-то неизвестным мне человеком, на вид лет 30, бритый. Куликов нас познакомил, и молодой человек назвался Любимовым.

После знакомства Куликов говорит, что этот человек наш, и сейчас он пояснит цель приезда. Тут он вытаскивает из-под подкладки своей кепи белую с полосками шелковую тряпочку, на которой было напечатано: «Прошу верить», и печать, на которой можно было разобрать только одно слово - «русского».

Прочитав эти два слова, я возвратил его владельцу, которому задал вопрос, откуда он сейчас приехал? Он ответил, что следует снизу, и на вопрос с моей стороны, какова цель его приезда, он ответил, что собирает сведения о числе лиц в группах, записавшихся в организацию. И тут же попросил у Федора Куликова списки, который сначала почему-то показал их мне, а потом их взял Любимов. В списках были граждане с. Пузино: Ф. Куликов, Дутов Тихон, Лалетин Андрей, Сараев Григорий, Пазников Николай, Пазников Филипп, Лопатин Никифор, Бондаренко Николай, Кайгородов Василий, Дутов Иван, Паздников Михаил, Бекетов Иван Михайлович, Бекетов Иван Ник., Богомяков Никита, Кибирев Павел Ив., Лунин Федор, Чупров Алексей, Богомяков Иван.

Всего в списке было, кажется, человек 20, но остальных я не помню. Вместе с этим списком был передан список завербованных мной в числе 17 человек. Оба эти списка были взяты этим приезжим.

Далее этот приезжий говорил о прочной связи с заграницей и тоже упоминал о Сараеве и Метелице. Много мы с ним не разговаривали, но в заключение он предупредил, чтобы мы ничего без его ведома не предпринимали. После этого я ушел домой, а через 2 дня он уехал.

После этого я уехал в Благовещенск вместе со своей семьей, т.к. сынишка требовал серьезного лечения. В Благовещенске я пробыл недели 2 с половиной, а затем вернулся обратно в Пузино.

Из Благовещенска я привез рыболовные принадлежности,  и так как делать было нечего, то я занялся ловлей рыбы. С утра уходил и до позднего вечера.

В один из таких вечеров ко мне приходил Дутов Тихон. Первым долгом стал спрашивать, как съездил в город, что нового. На все это я ему отвечал, и задал в свою очередь вопрос, что здесь нового. Вот он мне и сказал, что новостей о событиях нет, а вот, дес­кать, получены листовки из-за границы, каковые необходимо распространить. Я ему на это сказал, что бесцельно их распространять, но он стоял на своем. Я, конечно, ему не стал прекословить, и лишь только попросил принести мне одну листовку, что он и сделал, каковую я прочитал и сжег в печи.

После я узнал, что они хотели расклеить их по столбам, а также подбрасывать в карманы работников района, но этого, видимо, никому не удалось, ибо об этих листовках не было ни слуху, ни духу. В дальнейшем работы я никакой не вел больше.

В половине августа <1929 года> было назначено собрание, на которое я был приглашен самим Федором Куликовым, и который, между прочим, предупредил, что, дескать, я должен сделать отчет о своей работе по вербовке.

Придя на собрание в дом  Куликова, я увидел порядочное число лю­дей, среди которых присутствовали: Куликов Федор, Лалетин Андрей, Чупров Алексей, Дутов Тихон, Дутов Иван П., Сараев Григорий, Лунин Федор, Кибирев Павел, Бекетов Иван М., Бондаренко Николай, Лопатин Никифор и еще, кроме них, несколько человек, которых я точно не помню. Но думаю, что это были люди из числа тех, кои были занесены в список.

Разговор был общий на тему об артелях. Когда же я пришел, то сразу же приступил к моему отчету. На этом собрании я указал, что мной проделано. После моего доклада Ф. Куликов сказал, что проделано мало и что, дескать, я изменяю делу. На это я ответил, что самое лучшее - исключить меня из группы. После этого мнения разделились: одни стояли за то, чтобы меня исключить, а другие - чтобы оста­вить. Наконец решено было оставить.

После этого был доклад Куликова об общей работе. Здесь, между прочим, он упомянул о том, что связь налажена с заграницей, но подробности не указал. Тут же им было сказано, что теперь все указания будут идти от Сараева через белоэмигрантов, которые, дескать, скоро будут ездить свободно, т.к. начинается война с Китаем.

После этого собрание разошлось, и уже с этого времени я больше не считал себя членом организации. Твердо решил порвать с ней.

Вскоре я уехал на работу в «Дальлес» и больше Куликова не видел.

Больше показать ничего не могу.

Заканчивая свое показание, принимая во внимание мое чистосердечное признание, я прошу Вас, товарищ Уполномоченный, отнестись ко мне снисходительно, ибо это первый и последний поступок, каковой никогда не повторится, а я стану полезным членом государства и постараюсь загладить свою вину, а кроме того спасу свою семью, оставленную без хлеба. 

К сему, Ан. Дутов. 05.05.1930 года. г. Хабаровск. 

Дополнительно к показанию от 5 мая 1930 г. добавляю:

Меня подозревают в том, что я летом 1929 года ездил в Благовещенск по поручению Пузиновской организации, будто бы для связи с Благовещенской организацией.

Не могу отрицать того, что в Благовещенске действительно существует, или существовала, организация, но лично я, в этом мое честное слово, об этой организации ничего не знал, и до настоящего времени ничего не знаю.

Никаких поручений в Благовещенск мне никто не давал, а если бы и предложили мне такую вещь, то никогда бы я не согласился с таким поручением.

По приезду в Благовещенск, я бывал у своего родственника гр-на САВИЛОВА, и тот разговор, который у нас с ним происходил, я его не скрываю. Но должен сказать, что это просто был частный разговор.

Первым долгом разговор шел у нас на общую тему, а когда он спро­сил меня, что слыхать с той стороны, я ему на это ответил, что ничего не слыхать, и между прочим рассказал о существующей организации в Пузино.

На это он мне сказал, что это пустая затея, и этим пользуются авантюристы-белоэмигранты. Лично мне он советовал не вмешиваться в такие дела.

Между прочим, он сообщил мне, что его знакомые получают из Харбина письма от родственников, которые будто бы пишут, что скоро приедут домой.

Вот все, что я могу сказать про поездку, и еще раз повторяю, что никакой вины в этом деле за мной нет. А если бы я что знал, то, безусловно, скрывать бы не стал, да и нет мне никакого смысла скрывать.

Ездил же я в Благовещенск лечить своего сына, у которого болят ноги.

Далее о методах вербовки я могу сказать только про себя. Производил ли еще кто вербовку, кроме меня, и как производил, об этом мне ничего не известно. Я же производил эту работу путем бесед и разъяснений о тех ненормальностях, при этом ни в одной беседе не упоминал о вооруженном восстании, ибо такую борьбу я никогда не мыслил. И лишь после узнал о том, как далеко дошла организация. О других вербовщиках мне ничего не известно.

Теперь о связи с белоэмигрантами. Связь, конечно, была, и, конечно, связь держали, я думаю, через эмигрантов Дутова Ивана Степановича и Вологина Дмитрия Гавриловича. А кроме того, в моем первом показании я писал, что на собрании было решено первоначальна связаться через тех граждан, кои ездили на китайскую сторону за хлебом, но кто взялся исполнить это поручение, я не знаю.

Посещали ли советскую территорию эмигранты Дутов Иван Степанович и Вологин Дмитрий Гаврилович, я думаю, что ни один честный гражданин не скажет того, что посещений не было. Первого можно было бы спросить Куликова Николая Дмитриевича, который мне рассказывал, что они даже собирались задержать их, но почему-то им это не удалось.

Дальше скажу о цели, которую преследовала организация. Первоначально, конечно, в основу ставилась борьба, или, вернее, давать от­пор в селе явно незаконным действиям отдельных органов власти, как то: по хлебозаготовкам, по взиманию неправильно штрафов, предание суду, конечно неправильное. Так первоначально говорилось, и лично я так и думал. И только позднее я узнал, что целью поставлено не то, что говорилось, а вооруженная борьба, но и то только в том случае, если будет помощь от белых как оружием, так и силой. И только при таких условиях мыслилось выступление и конечная цель - свержение Соввласти.

Снабжалась ли Пузиновская организация со стороны белых деньгами, я не знаю, т.к. об этом никто ничего не говорил, но по рассказам граждан, ездивших за границу за хлебом, видно, что эмигранты Дутов  Ив. Степ. и Вологин Дм. Геор., нигде не работая, располагали большими суммами денег. Поэтому я думаю, что эти деньги им давали на выдачу субсидий организациям.

Заканчивая свое дополнение, я еще раз прошу Вас, тов. Уполномоченный, простить ошибку, каковая больше никогда не повторится, и освободить меня хотя бы под подписку, дав возможность уехать куда-нибудь подальше из Пузино, и где я могу принести пользу государству и обеспечу свою семью, которая в настоящее время оставлена без средств и куска хлеба, а кроме того, этим дать возможность воспитать своего сына в духе советских традиций, и сделать из него честного и полезного члена в Советском государстве. 

К сему Анд. Дутов

06.05.1930 года. 

ВЕРНО: Уполномоченный 3 Отд. КРО ПП (Тимошунас) 

В заключение остается лишь добавить, что "оперативную разработку" и следствие по делу «Сараевской контрреволюционной казачьей повстанческой организации» вел Контрразведывательный отдел (КРО) ПП ОГПУ по ДВК: 

- начальник отдела Шнеерсон Н.М., 

- его заместитель Канарейкин А.Г., 

- зам. начальника 3-го отделения КРО Орешников.

Но непосредственным разработчиком и фальсификатором этого "повстанческого дела" был уполномоченный 3-го отделения КРО ПП ОГПУ по ДВК Тимошунас В.М. 

Через несколько лет всем им воздалось по делам их:

Шнеерсон Натан Михайлович (12.02.1901 – 04.03.1939). Майор госбезопасности (03.11.1936). Член партии с 1922. Родился в г. Сураж Черниговской губ. в семье кустаря, еврей. В юношеском возрасте переехал на Дальний Восток. В 1918 сдал экстерном экзамены за 6 классов гимназии в Харбине. В апреле-июле 1919 состоял в молодежном кружке еврейской социал-демократической рабочей партии «Поалей Цион». В 1921 - сотрудник Дальневосточного телеграфного агентства. С августа 1921 служил в Главном управлении Государственной политической охраны ДВР в Чите, затем - в органах ОГПУ во Владивостоке. С декабря 1925 - начальник Контрразведывательного отдела (КРО) ПП ОГПУ по Дальневосточному краю в Хабаровске. Принимал участие в боях на КВЖД. С июня 1930 - помощник начальника, начальник Особого отдела ПП ОГПУ по Нижегородскому краю. С конца 1931 - в центральном аппарате ИНО ОГПУ в Москве. Был направлен на разведработу в Германию. Являлся зам. резидента, действовал под прикрытием должности пресс-секретаря полпредства СССР. В ноябре 1936 - мае 1937 - помощник начальника ИНО/7-го отдела ГУГБ НКВД СССР. В 1937- 1938 - помощник начальника 6-го (транспортного) отдела ГУГБ НКВД. Награжден орденом Красного Знамени (22.02.1930), именным оружием от Коллегии ОГПУ, знаком «Почетный работник ВЧК-ГПУ (XV)» (1933). Арестован 16.01.1938. Осужден ВК ВС СССР к ВМН. Расстрелян 04.03.1939. 

Канарейкин Александр Глебович (1892 - ?). Старший лейтенант госбезопасности (11.08.1936). Родился в г. Тутаеве Ярославской обл., русский. В 1930 - зам. начальника Контрразведывательного отдела (КРО) ПП ОГПУ по ДВК, в 1933 - пом. начальника Особого отдела ПП ОГПУ по ДВК и ОКДВА, затем - инспектор инспекторской группы УНКВД по Саратовскому краю.  С 16.04.1936 - начальник Вольского ГО УНКВД по Саратовскому краю. Арестован 02.09.1937. Осужден 28.10.1937 Военным трибуналом ПриВО по ст.ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР на 5 лет ИТЛ, с лишением спецзвания ст. лейтенанта госбезопасности. 

Тимошунас Василий Мартынович (1904 – 1939). Старший лейтенант госбезопасности (13.04.1939). Родился в Красноярском крае. Член ВКП(б) с 1938 года. В 1930 году – уполномоченный 3-го отделения КРО ПП ОГПУ по ДВК. После "реализации" этого "громкого" дела пошел на повышение по службе. В феврале 1936 ему присвоено спецзвание лейтенант госбезопасности, а в апреле 1939 - старший лейтенант госбезопасности. В 1937-1939 – ВРИД зам. начальника 3-го отдела УГБ НКВД Башкирской АССР. 09.05.1938 награжден нагрудным знаком «Почетный работник ВЧК-ГПУ ХV». За причастность к массовым репрессиям, фальсификацию материалов следствия и применение пыток к арестованным 13.04.1939 уволен из НКВД вовсе с исключением с учета по ст. 38-в. Арестован 02.07.1939. Осужден 06.09.1939 Военным трибуналом войск НКВД Уральского округа по ст. 193-17-б УК РСФСР к ВМН. 25.11.1939 ПВС СССР отклонил ходатайство о помиловании. Расстрелян 29.11.1939.