Талантливый учёный-лингвист и фольклорист Иосиф Ефимович (Хаимович) Черняк родился в местечке Хотимск Климовичского уезда Могилёвской губернии Белоруссии в 1896 г. 

Он окончил аспирантуру при Институте еврейской пролетарской культуры ВУАН. До 1928 года Черняк жил в Хотимске, где занимался изучением языка еврейских рабочих. С 1934 г. работал инспектором школ в еврейских поселениях Крыма. 

Известность ему принесла статья "Язык народной песни в сравнении с устной речью" («Ди шпрах фун фолкслид ин фарглайх мит дер герэдтер шпрах»), опубликованная в журнале "Ди идише шпрах". Участвовал в издании лингвистических и фольклорных сборников, в т. ч. «Фольклорлидер» (в 2 т. М., 1933, 1936). 

Затем судьба  забросила его в Еврейскую автономную область. В 1949 г. он работал заведующим консультативным пунктом заочного обучения областного отдела народного образования ЕАО. 

По обвинению в "еврейском буржуазном национализме" арестован 30.08.1949 УМГБ по ЕАО. Осужден 22.07.1950 Особым совещанием при МГБ СССР по ст.ст. 58-10 ч. 2, 58-11 УК РСФСР на 10 лет ИТЛ. Реабилитирован 24.01.1958 Хабаровским краевым судом за отсутствием состава преступления. 

После освобождения жил в Москве, Биробиджане и Ташкенте. Примерно в 1960-м выехал из СССР по польской визе, затем репатриировался в Израиль. 

До сих пор не утратила своей ценности его работа "Шолом-Алейхем и народный язык", опубликованная в 1959-60-х гг. в Варшаве в сборнике "Идише шрифтн". Его перу принадлежит такая уникальная работа на идиш, как "Атлас народного языка". 

Умер в Нетании в 1975 г. 

И. Черняк оставил краткие воспоминания о своих встречах с классиком еврейской литературы Дер Нистером и о том времени, когда он находился под следствием в Хабаровской тюрьме.

"Я помню письмо Дер Нистера, которое он в 1947 году прислал одному еврейскому писателю. Он предостерегает молодого коллегу (тот был тринадцатью годами моложе) не делать глупость, за которую тот будет «отлучен». В то же время он сообщает, что тоже отвергнут. Он говорит, как страдает от редакторов, которые тянут из него жилы. «Что бы я ни принес – им не нравится». Он рассказывает, что вынужден был сказать редакторам: «Пусть Иван дует в шофар. Пусть пишут прозу, стихи и критику… А я что? Что я за писатель?!». 

Мне в память врезалась встреча с Дер Нистером в 1934 году в Крыму, на берегу моря. Он сидел с Добрушиным, и тот ему что-то рассказывал. Дер Нистер весь превратился в слух, а его взгляд заблудился в морских далях. «Он молчит, - сказал я сам себе о Дер Нистере, - но какое говорящее у него молчание!» Когда я пригляделся к нему поближе, мне припомнился Жан Кристоф: прямо как Жан Кристоф, о котором Ромен Ролан писал, что он производит на окружающих впечатление не только скрипкой, но и сиянием, которое излучает. Дер Нистер тоже производил впечатление не только пером, но и идущим от него светом. 

Он перевел взгляд с моря на меня и принялся расспрашивать о моей фольклорной и педагогической работе, о новой еврейской национальной области (о Фрайдорфском районе, который тогда строился в крымских степях). Он говорил мало, но каждое слово было весомо. «Как велика сила слова, - подумал я, - когда ему сопутствует такое средство выражения, как глаза!» У него говорили не только глаза, но и густые брови; и не только волосы бровей, но и мышцы, которые приводили их в движение. 

И для меня этот «скрытый» (дер нистер) стал явным: мне стало ясно, в чем заключается сила его слова, и всегда – когда я читал его работы и восхищался, что каждое слово встречает отклик в глубине души, я себе представлял, как он пронизывает глазами, когда пишет. 

Силу его «говорящих» глаз, сопровождающую слова, почувствовали на себе и участники местной учительской конференции, на которой он появился в Биробиджане в 1947 году; даже толстокожие биробиджанские бюрократы, которые вели ассимиляционистскую политику, почувствовали, как он срезает с них задубевшую кожу косности. 

Когда Дер Нистер говорил, его слова были не только слышны, но и видны. 

Свечение, исходившее от его фигуры, я особенно ясно почувствовал на нашей последней встрече, в темных застенках Хабаровской тюрьмы. То была своеобразная встреча: он сидел в Московской тюрьме, а я – в Хабаровской, - и между нами было пространство в тысячи километров, – наша встреча состоялась на бумаге. 

12 января 1950 меня вызвали на допрос и после «задушевной» беседы выдали пачку бумаг: «Расследование Вашего дела закончено. Ознакомьтесь со свидетельскими показаниями против вас и ваших сообщников». Когда я прочитал свидетельские показания писателей, которых я раньше считал приличными людьми, у меня потемнело в глазах. Однако – вот «луч света в темном царстве» (как говорят по-русски) – свидетельские показания Дер Нистера, которые записал «следователь особых поручений» (следователь по особым поручениям), который «допрашивал» «обвиняемого» Кагановича-Нистера. Вот фрагмент диалога: 

- Когда вы познакомились с Черняком И.Х.? 

- Мы познакомились в 1934 году. Но я не знаю, что он тогда говорил, потому что он говорил так плохо, что невозможно было ничего понять. 

Упомянув о моем речевом дефекте, Дер Нистер, очевидно, хотел, чтобы меня не судили за националистическую пропаганду (поскольку, если следователь спрашивает о человеке, это значит, что человек арестован или его собираются арестовать. Дер Нистер не знал, что и глухонемых там судили за «антисоветскую пропаганду»). 

Еще часть диалога: 

- Нам известно, что Черняк посетил вас в гостинице, когда вы были в Биробиджане, и что вы вели националистические беседы. Что он вам тогда говорил? 

- ВАМ известно, а МНЕ не известно. Он у меня в гостинице не был. Я встречался с ним в биробиджанской еврейской школе. Но там он как методист, только консультировал учителей, как нужно вести уроки. Кроме [обсуждения] педагогических вопросов я от него ничего не слышал. 

И вот конец диалога: 

- Что вы можете добавить к тому, что вы [уже] сказали? 

- К тому, что я сказал, мне добавить нечего. 

Из моей тюрьмы и лагерных испытаний, и из того, что рассказывали друзья-арестанты, я знаю, что следователь пользовался такого рода вопросами – «вспомните», «раскройте преступный замысел» - наряду с запугиванием и нравоучениями, - чтобы заставить арестанта выдать друзей. Если арестант – трус и слаб морально, он станет «умнее». Он ответит: «Да… я вспомнил: такой-то и такой-то мне говорил то-то и то-то». Дер Нистер, однако, не испугался и был морально крепок. Ни физические истязания, ни психологическое давление не могли сломить этого благородного человека, сильного духом героя. Он не «вспомнил» и ничего не «добавил». Его последний ответ означал победу его духа над темными силами. 

«Ди голденэ кейт», Израиль
На русском языке публикуется впервые
Перевод с языка идиш:
Юлия Рец, Санкт-Петербург 

http://www.newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=9003