Слово об отце 

По просьбе редакции «МЗ» о жизни и творчестве еврейского писателя Гесселя Рабинкова рассказывает его сын, ученый-биохимик из Института Вейцмана  Аарон (Арон) Рабинков 

Мой отец, биробиджанский писатель и педагог Гессель (Григорий) Рабинков родился 26 июля 1908 года в местечке Сосница Черниговской губернии в патриархальной хасидской семье. Семья деда была многочисленной и разношерстной. Из нее вышли люди разных жизненных занятий и профессий, но гордостью и семейным преданием всегда оставался дядя Боня (Zalman Baruch Rabinkow), рано ушедший из дому и ставший видным еврейским религиозным философом и профессором теологии Гейдельбергского университета в Германии. 

Родителями отца были типографский рабочий Берко Рабинков и белошвейка Махля (урожденная Рыжикова). В 8 лет Гессель лишился отца и вскоре мать с ним и 4-летней сестрой Малкой вернулась в дом своего отца в местечко Середина Буда Сумской губернии. Впереди были годы суровой и тяжелой жизни в доме деда. Шел 1916 год, приближались фатальные перемены 1917 года.

Отец вспоминал время после февральской революции как самое замечательное время в жизни местечка. Отменили черту оседлости, наступило время культурного подъема. Он любил вспоминать, что это было время, когда мать каждый день ходила в театр, такого больше не было никогда.

Начиналась гражданская война. Местечко постоянно переходило из рук в руки. Погромы устраивали все стороны - и белые, и красные. От петлюровского погрома у отца на всю жизнь осталась отметина: шрам от шальной пули на левом плече...

Кончилась война и наступили годы разрухи, когда каждый должен был выживать как мог. В доме деда стало невмоготу, и в 13 лет Гессель покинул дом и подался в Москву. Какое-то время беспризорничал, но потом повезло: нашел дядю на Пятницкой, который приютил подростка, дав ему угол. В то время Москва приходила в себя после войн и революций. Жизнь в столице налаживалась, развертывалось строительство. 

Гессель решил пойти в каменщики, благо потребность в них была большая и найти работу было легко.

Став каменщиком, отец участвовал в возведении многих известных московских зданий, много работал в Кремле - в частности, строил здание училища имени ВЦИК, участвовал в строительстве Мавзолея. Будучи рабочим пареньком, оказался одним из первых комсомольцев Москвы. Когда партия объявила призыв рабочих в вузы, записался на рабфак и по его окончании в 1930 году поступил на еврейское отделение факультета языка и литературы 2-ого МГУ, позже переименованного в Московский государственный педагогический институт (МГПИ имени Бубнова, а затем – Ленина).

Литературные способности у отца проявились рано. Первые попытки сочинять, как вспоминал он позднее, случились еще во время учебы в хедере, где он получил благословение сурового, но благожелательного меламеда. На рабфаке его преподаватели (некоторые из них в будущем - преподаватели института) заметили способного юношу и всячески способствовали его вовлечению в литературный процесс. В МГПИ того времени преподавали замечательные специалисты и знатоки языка и еврейской культуры - И. Нусинов, И. Добрушин, Ш. Диманштейн, А. Зарецкий, М. Рафес, М. Литваков, Д. Гофштейн и др.

В институте Гессель Рабинков в полную силу включился в литературную жизнь Москвы, познакомился со многими яркими представителями литературной, художественной и театральной Москвы 30-х годов. Среди студентов того времени было немало неординарных личностей, впоследствии составивших цвет советской еврейской интеллигенции. Наиболее близкими друзьями отца в институтский период были супружеская пара, впоследствии известные поэты Зяма Телесин и Рахиль Баумволь. В 1933 году Гессель женился на своей московской соседке, тоже студентке МГПИ Доре Гельфанд. По окончании института он получил направление в Биробиджан. И в 1935 году, после 2-недельного путешествия поездом, оказался в столице молодой Еврейской автономной области. Литературной работы поначалу не было, и Г. Рабинков начал свою биробиджанскую деятельность в качестве секретаря горсовета. Вскоре появилась работа в еврейской средней школе (впоследствии - биробиджанская средняя школа № 2) и в течение последующих нескольких лет Гессель (Григорий Борисович) стал любимым преподавателем еврейского языка и литературы, наставником подрастающего биробиджанского поколения.

Это были годы подъема и энтузиазма. Казалось, что ЕАО набирает силы и превращается в настоящий дом для евреев. Отец вспоминал, что в выпускных классах, которые он вел, собралась плеяда блестящих молодых людей, большую часть которых составляли дети переселенцев из разных стран (Польши, Франции, США, Бразилии, Аргентины, ЮАР, Уругвая и др.). Учеником Рабинкова в то время был и будущий известный поэт и редактор журнала "Советиш геймланд" Арон Вергелис, навсегда сохранивший признательность и уважение к своему литературному наставнику. Еврейский язык в Биробиджане был популярен. В городе выходила на идиш газета "Биробиджанер штерн", действовал государственный еврейский театр. Общая атмосфера, невзирая на трудности быта, была оптимистичной.

Первый сильный удар по еврейской культуре в области нанёс 1937 год, когда было репрессировано множество представителей интеллигенции, наряду со многими биробиджанцами, приехавшими из других стран. Особенно больно Гесселю было видеть, как большинство его наиболее талантливых выпускников тех лет сгинуло в ГУЛАГе.

Жизнь, тем не менее, продолжалась. Отец перешел на работу в газету, где стал ответственным секретарем, а в конце карьеры (до ареста) - и заместителем редактора. На это же время пришелся расцвет его литературной деятельности. Его рассказы, повести регулярно публикуются в журнале "Форпост". Пьесу «Рувн Бурлес» ставит с большим успехом Биробиджанский ГОСЕТ. Тогда же завязалась дружба отца с актерами И.Колиным и Ф.Аронесом. Со студенческих лет он познакомился с С. Михоэлсом, который очень тепло к нему относился и всячески поощрял драматургические опыты отца.

Итак, карьера развивалась, и в 1939 году по случаю 5-летнего юбилея области Г.Рабинков был награжден орденом "Знак почета". Поступили предложения вернуться в Москву. Но уехать было сложно, кадры нужны были и в Биробиджане. С работы не отпустили.

Судьба, однако, сама определяет линию жизни. Началась война. Все довоенные планы в одночасье рассыпались. Позже отец с глубокой печалью вспоминал: "Началась война, нас, всех литераторов, прикрепили к Дальневосточной Армии на случай внезапного нападения Японии и выдали бронь. А все мои близкие друзья-писатели (необученные и едва вооруженные), за исключением одного или двух, полегли осенью 41-го в ополчении под Москвой. Если бы я переехал в Москву, как планировал, это было бы и моей судьбой”.

В самые тяжелые дни войны Гессель, как и многие другие, вступил в партию. В Биробиджане, как и везде в тылу, все силы отдавали фронту и с тревогой смотрели на юг, где стояла Квантунская армия. Г.Рабинков преподавал, вел лекционную работу, не прерывал и литературную деятельность. В годы войны Биробиджанский ГОСЕТ поставил его пьесу «В горах Крыма», навеянную историей двоюродных братьев, воевавших и погибших в партизанском отряде в Крыму (если не ошибаюсь, режиссером спектакля был Е. Гельфанд).

Пришла победа, вскоре началась война с Японией - на счастье оказавшаяся короткой, так что до фронта отец добраться не успел. В это же время случилось у него еще одно радостное событие: родился долгожданный наследник. Мальчика (то есть меня) назвали в честь погибшего в первые дни войны на румынской границе шурина, молодого талантливого историка Арона Гельфанда.

Казалось бы, жизнь наладилась: победа, мир, родился сын, литературные дела идут в гору. Публикуются рассказы, вышло несколько повестей, в театре с успехом идут его пьесы. Отец осмелился взяться за роман о грандиозной фигуре основателя («дедушке») еврейского театра Авроме Гольдфадене. Успел опубликовать первые главы в газете «Биробиджанер штерн». Критика встретила новое произведение одобрительно. Но в послевоенном воздухе уже нарастала тревога. Менялась обстановка в стране и ветры перемен долетали до Биробиджана.

В 1947 году отец в последний раз побывал в Москве. Встреча с Михоэлсом и обстановка в Московском ГОСЕТе совершенно ошеломили его. Всегда мажорный и цветущий ГОСЕТ поразил Рабинкова какой-то депрессивной атмосферой. А Михоэлс, обычно оптимистичный и полный энергии, не скрывал своего отчаяния. Гессель мало что понял тогда, и только годы спустя осознал, что Соломон Михайлович много глубже других чувствовал наступление черных времен. И действительно, вскоре в Минске был убит Михоэлс, потом произошли всем известные события: дело ЕАК, начало борьбы с космополитами. 

Началось формирование и "Биробиджанского дела". Все разыгрывалось по разработанному сценарию. Сначала обком партии обратил внимание на нездоровые тенденции. Состоялась общегородское собрание интеллигенции с заготовленными ораторами, которые стали обличать своих вчерашних друзей и коллег в страшных грехах. Обстановка в городе уже не вызывала сомнений. Нарастало ожидание арестов. Естественной реакцией были попытки исчезнуть с горизонта. Друг и коллега отца, редактор "Биробиджанер штерн" Бузи Миллер уехал в Хабаровск. Рабинков ушел с должности замредактора и стал простым переводчиком. Но и это уже не могло помочь. Главными фигурантами «Биробиджанского дела» были, в основном, литераторы и театральные деятели, а «главарями антисоветской националистической банды» были «назначены» первый секретарь обкома А. Бахмутский и другие партийно-советские руководители области.

4 июля 1949 года Рабинкова арестовали и отправили в Хабаровскую тюрьму. Почти через год очередной следователь начал обрабатывать отца: «Рабинков, вы же умный человек! Зачем мы играем здесь в кошки-мышки? Вы же все равно будете сидеть. Зачем вам дышать спертым воздухом тюремной камеры, если можно хотя бы быть на свежем в лагере. Все равно свободы вам не видать. Вина ваша доказана, подпишите бумаги, признайте свою вину и спокойно отправляйтесь в лагерь».

Отец подумал и спросил: «Ну, хорошо, если вам уже все ясно, то проясните и мне, в чем она по-крупному состоит, моя вина? То, что я писал по-еврейски, - это преступление?».

«Конечно, - парировал следователь. - Вы отгораживались от русского языка, ведя читателей в националистическое болото».

Рабинков: «То, что я в своем курсе по еврейской истории на областном радио говорил, что ЕАО может быть одном из центров еврейской государственности?».

Следователь: «Ну, разумеется. Это двойное преступление и просионистское высказывание, и весь ваш курс по так называемой еврейской истории - набор националистических, космополитических и антисоветских измышлений, как, впрочем, и ваши литературные и драматургические опусы. Впрочем, вы не единственный. Ваши литературные и театральные приятели-подельники ответят за свои преступления сами. Кстати, что вы можете сказать об их антисоветской деятельности?».

 Трудно, невозможно тем, кто не жил в те годы, понять абсурдную атмосферу той эпохи. После услышанного отцу вдруг открылась вся бессмыссленность борьбы и по-своему убедительная аргументация следователя. Действительно, если всё, что он делал и чему отдавал силы, веря, что трудится на благо Родины, оказалось цепью преступлений (как и вообще строительство ЕАО), столь очевидной следствию, то о какой такой справедливости можно мечтать? Подумал еще раз и... подписал.

«Вот и молодец, Рабинков, давно бы так, - обрадовался следователь. - Молодец, сэкономил себе много здоровья, теперь поедешь в лагерь».

И, как оказалось, он был прав. Через несколько дней, а именно 31 мая 1950 года, отец был осужден ОСО (Особым совещанием) на 10 лет по статье 58-10 УК РСФСР. Та же судьба постигла и его коллег Б. Миллера, Л. Вассерман, И. Эмиота, Н. Фридмана, И. Керлера, Б. Слуцкого, актера Ф. Аронеса и др. (Руководители области, как возглавлявшие «преступную организацию», получили по 25 лет). Впереди были Тайшет, порт Ванино, Джезказган, пересыльные пункты, лагеря, лагеря. Отцу очень пригодился опыт молодости. Он вспомнил навыки каменщика и овладел непростым ремеслом печника. Квалификация ценилась и в ГУЛАГЕ, что существенно облегчало жизнь.

Оттуда отец писал домой, в Биробиджан. Писал много и часто, но письма, конечно, не сохранились. Помню, например, такое: когда в 1954 году, после визита в Москву К. Аденауэра, стали отпускать коллаборационистов со снятием с них судимостей, мама читала в одном из писем отца: «Почему я не власовец и не бандеровец?! Их отпускают, а мы сидим...».

Последние лагерные годы прошли на Всесоюзной стройке коммунизма - строительстве Омского нефтеперегонного завода. Это были годы страданий и отчаяния. Но, как и у каждого, прошедшего ГУЛАГ, наряду со страданиями и мучениями осталось много ярких впечатлений. Были встречи и дружба со многими неординарными людьми, товарищами по несчастью. Из еврейских литераторов отец особенно сблизился с поэтом Мотлом Грубияном, писателем Марком Разумным. Из других известных личностей отцу, по его рассказам, запомнилось общение со Львом Гумилевым, оперным певцом Николаем Печковским (который трудился в его бригаде) с писателем Леонидом Соловьевым (автором Ходжи Насреддина), скрипачом Л.Дулькиным. 

Многие воспоминания отца совпали с многочисленными публикациями мемуаров солагерников. Перед ХХ сьездом Рабинкова освободили, а после ХХ съезда, как и всех "подельников"-евреев, его полностью реабилитировали - как было сказано, "за отсутствием состава преступления". После реабилитации вернули все награды и партбилет. Почти семь лет, лучших лет жизни, фактически пропали. За время заключения свалилась с инфарктом и стала инвалидом жена, оставшаяся с маленьким сыном фактически без средств к существованию. Возвращение отца в наш ветхий полуразвалившийся дом на улице Советской практически спасло семью. 

Надо было начинать новую жизнь. Но никто не ждал бывших «врагов народа» с распростертыми объятиями. Стало известно, что есть негласное указание - вернувшихся из лагерей трудоустроить, но не на ведущих позициях. 

Так и произошло. Все нашли работу. Но никто из них уже не был на первых ролях. Отец в газету не вернулся, а снова стал преподавать. Идиш уже никому не был нужен. Но пригодились его энциклопедические знания (которые всегда вызывали восхищение у общавшихся с ним). Он стал известным в Биробиджане преподавателем эстетики и истории искусств (на художественно-графическом отделении педагогического училища), преподавал немецкий (которым владел свободно). Глубокое знание иудаизма и других мировых религий и знание иврита давали ему возможность знакомить молодежь с основами религии - через преподавание атеизма. (В СССР ведь вся общечеловеческая культура преподносилась лишь в виде ее критики).

Жизнь шла вперед. В 1959 году семье дали две комнаты в 3-комнатной квартире в новом доме на улице Калинина у железнодорожного вокзала, что по тем временам казалось дворцом. Гессель Рабинков наряду с преподаванием продолжил литературную деятельность. Публиковал рассказы, очерки, рецензии по-еврейски и по-русски в областных газетах. 

Серию очерков написал в соавторстве с Д.Шавером и Н.Кравецом. Тесно общался и дружил с товарищами по перу Б.Миллером, Л.Вассерман, Н.Фридманом, С. Боржесом, И. Бронфманом, Х. Бейдером и др. Сотрудничал в журнале "Советиш геймланд". А в 1977 году, наконец, вышла книга. Издательство «Советский писатель» выпустило сборник рассказов Рабинкова «Земляки». 

Большую помощь в издании отцу оказал еврейский писатель Миша Лев, ныне живущий в Реховоте. В 1983 году, уже после смерти отца, вышел его сборник на идиш «Най-штот» («Новый город») - как приложение к журналу “Советиш геймланд”.