«Биробиджан: мечты и трагедия»: работа над ошибками 

В первый же день пребывания в Биробиджане Лазарь Каганович побывал на спектакле Еврейского театра, которому накануне было присвоено имя высокого гостя. Руководители области тщательно подбирали репертуарный спектакль и ... возможно, допустили большую ошибку, разрешив показать наркому путей сообщения премьеру спектакля «Голд требер» («Искатели счастья»).

Постановка явно не понравилась Кагановичу. «Это издевательство над социализмом, — негодующе заметил он. — Так зачем переселенцы-евреи приезжают в Биробиджан: искать счастье или золото?» Иосиф Либерберг — один из тех, кто профессионально разбирался в вопросах театрального искусства, решительно ответил, что «искать они приехали и первое, и второе». Каганович, в свою очередь, с возмущением и гневом бросил партийному руководителю области Хавкину: «Куда смотрит обком партии? Что вы все здесь делаете?» Два помощника члена политбюро, приехавшие в область вместе с ним, быстро достали свои блокнотики и что-то пометили в них. А на следующий день на собрании партийно-хозяйственного актива (расширенный актив был в первый же день, 9 февраля) Лазарю Кагановичу явно не понравился пессимистический тон доклада, с которым выступил председатель облисполкома Либерберг. Не понравилось ему, в первую очередь то, как руководитель советской власти в области критиковал себя и вышестоящие краевые органы за низкие темпы капитального и жилищного строительства. «Мы принимаем людей на голом месте, не подготовив для них жилья. Жить в бараках и во времянках зимой невозможно. Люди уезжают обратно. Необходимо ограничить приезд людей в соответствии с нашими возможностями. Мы неоднократно ставили вопросы перед правительством и руководством Дальневосточного края, чтобы начать строить капитальное жилье, а не времянки. Сколько построили жилья, столько людей и приглашать.

Нам выделены капитальные вложения только на промышленность. Мы еле выкраиваем деньги на строительство бараков. Только за 1935 год из области уехало около десяти тысяч переселенцев обратно. Основная их часть переезжает в Хабаровск и во Владивосток. Иностранные переселенцы атакуют облисполком, требуя вернуть их обратно. Авторитет нашей области падает изо дня в день. А это ведь уже дело политическое... »14.

Затронул Либерберг и вопрос о том, что в Биробиджане — областном центре — отсутствуют водопровод и канализация, а для их строительства необходимы большие дополнительные средства, которые области на 1936 год не выделены ни Москвой, ни Хабаровском. Из-за головотяпства в планировании область не сдала своевременно механический и кирпичный заводы в Биробиджане. Задел Либерберг проблемы сельского хозяйства, заявив: «Мы погнались за количеством колхозов, не думая и практически не вкладывая средства для укрепления уже тех колхозов, которые уже организованы... »15 Во время выступления Либерберга нарком неоднократно прерывал его грубыми репликами, а после завершения выступления бросил туманную фразу: «Нам времени не дано». Этой фразы тогда не понял никто, в том числе и те, к кому она относилась. В то же время для Иосифа Либерберга — первого председателя облисполкома ЕАО, которого направил в область в 1934 году Сталин, — эта реплика стала роковой.

В конце августа 1936 года Либерберга срочно вызвали в Москву на совещание. Через несколько дней, в Москве, теперь уже бывшего председателя облисполкома арестовали и упрятали и шкирятовскую тюрьму — для «особо опасных преступников» из партийного и советского аппарата. (т.н. «Шкирятовская тюрьма» появилась только в 1937 г., а Либерберг непродолжительное время после ареста содержался, скорее всего, во Внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, а с 29.08.1936 г. - в спецкорпусе Киевской тюрьмы).

6       сентября 1936 года «Биробиджанская звезда» писала: «Хотя проведена большая работа по очистке организации от чуждого и вражеского элемента, от контрреволюционеров-троцкистов, зиновьевцев, шпионов и жуликов, но все же в отдельных организациях было допущено ослабление бдительности. Не всех врагов удалось разоблачить во время проверки и обмена документов. В результате такие троцкисты, как Либерберг и Волобринский, заклятые враги и обманщики, получили новые партийные билеты... »

В том же номере газета сообщила об освобождении от обязанностей секретаря Биробиджанского горкома комсомола Нины Борщевской. «Борщевская — секретарь Биробиджанского горкома комсомола, — говорится в заметке, — совмещала должность руководителя передовой советской молодежи с обязанностями друга презренного и разоблаченного троцкиста... Дело Борщевской показывает, что в рядах партии и комсомола еще находятся люди, не понимающие, что такое бдительность. Плох коммунист, на словах призывающий к бдительности, а сам продолжает вести дружбу с человеком, разоблаченным как враг народа... » 16.

7       сентября 1936 года областная газета известила своих читателей о сенсационной новости, о вскрытом новом враге и тоже женщине — секретаре партийной организации Облученской дистанции пути Анне Корнеевой, якобы связанной с троцкистами Ленинграда.

Но все это были лишь первые шаги начавшейся кампании по разоблачению врагов народа. Естественно, эта борьба направлялась из Москвы. Простому народу было трудно распознать «вражеские действия» председателя облисполкома И. И. Либерберга, не жалевшего сил, энергии и знаний для становления молодой Еврейской автономии. Людям начали вбивать в голову мысль, что несколько лет Советскую власть в области возглавлял, оказывается, «глубоко замаскировавшийся враг».

9 сентября 1936 года газета напечатала постановление президиума облисполкома. В нем, в частности, указывалось:

«1. Снять Либерберга И. И. с должности председателя облисполкома, исключить его из состава членов пленума и президиума исполкома ЕАО.

2.     Просить Далькрайисполком исключить Либерберга И. И. из состава членов пленума и президиума Далькрайисполкома.

3.     Просить ВЦИК СССР исключить Либерберга И. И. из состава членов ВЦИК».

23 сентября 1936 года газета «Биробиджанская звезда» писала следующее: «Как заклятый враг, Либерберг снят с работы председателя облисполкома и выгнан из партии. Либерберг все время скрывал свою контрреволюционно-троцкистскую деятельность в 1923 году... ». Оказывается, еще работая в Киевском институте еврейской пролетарской культуры, он превратил это учебное заведение «в гнездо контрреволюционеров-троцкистов». Будучи председателем облисполкома, «он окружил себя классово-враждебными элементами, пытался выставить себя единственным строителем еврейской национальной культуры, окружил себя подлыми троцкистами и зиновьевцами, вел работу по расколу парторганизации, создавал групповщину... ».

Многим в области после этой статьи в «Биробиджанской звезде» было ясно, что одним Либербергом дело не закончится. Так оно и случилось. Список «разоблаченных врагов партии и народа» в Еврейской автономной области быстро пополнялся.

Та же областная газета в номере за 16 сентября 1936 года информировала читателей: «Из партии исключены контрреволюционеры-троцкисты Либерберг, Волобринский, Ратаев, Корнеева.

Разоблачение этих контрреволюционеров-троцкистов должно послужить серьезным напоминанием для всей парторганизации, что не все враги разоблачены. Классовый враг живуч и использует все методы для борьбы, получает возможность производить свою подлую работу и оставаться неразоблаченным там, где существует обстановка благодушия, ротозейства и нет большевистской бдительности».

С 4 по 6 ноября 1936 года в Биробиджане проходил II съезд Советов ЕАО. Проходил он уже по другому сценарию, нежели первый в декабре 1934 года. В повестку дня, наряду с вопросами, связанными с обсуждением проекта Конституции СССР, выборами делегатов на Всесоюзный и Всероссийский чрезвычайные съезды Советов и на краевой съезд Советов, был поставлен вопрос и об исключении из состава облисполкома И. И. Либерберга. 17 Участь его была предрешена. Первого в истории председателя Совета Еврейской автономной области Иосифа Израйлевича Либерберга расстреляли в апреле 1937 года как врага народа, немецкого и японского шпиона. (Либерберга расстреляли 9 марта 1937 г. в Москве по обвинению в участии в «контрреволюционной троцкистско-террористической организации, осуществившей 1 декабря 1934 г. злодейское убийство Кирова». Троцкизм, и никакого японского и немецкого шпионажа!). 

На II съезде Советов ЕАО отсутствовал и первый секретарь обкома ВКП(б) М. П. Хавкин. Сославшись на болезнь, Матвей Павлович Хавкин не стал участвовать в этом позорном спектакле, на котором все, кому не лень поносили его соратника и лучшего друга. (Кто лучший друг? Либерберг?! Скорее, «заклятый друг…»). Характерно, что на съезде не было ни одного гостя из-за рубежа, не захотели принимать в нем участия (!) и еврейские писатели Бергельсон, Фефер и другие, которые в это время находились в области.

Чуть позже все они станут жертвами репрессий, а пока в область из столицы поступали телеграммы за телеграммой, указания, письма и звонки. Причем тон их был строгим, почти угрожающим.

Основания для раздражения в ОРПО ЦК ВКП(б) имелись: в 1936 году было вскрыто в ЕАО «всего» шесть «троцкистов и их пособников». Не может быть такого, — рассуждали в Москве. — Область, по достоверным сведениям, напичкана неразоблаченными троцкистами и другими врагами народа. На это указывалось в секретных телеграммах, поступавших в НКВД и обком ВКП(б) ЕАО. Однако обком партии, его первый секретарь, считали, что врагов народа в области нет. Но испытывая давление сверху, искали, искали, и ... находили.

Для более жесткого контроля по разоблачению подлых врагов народа в Хабаровск в конце апреля 1937 года прибыл новый уполномоченный Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Дальневосточному краю П. Г. Маскатов. 26 апреля 1937 года газета «Тихоокеанская звезда» поместила об этом информацию, его портрет и известила, что Маскатов приступил к своим обязанностям. Именно ему предстояло стать одним из погромщиков всего «высшего света» дальневосточных коммунистов, и в том числе — Еврейской автономной области.

Чуть раньше, в марте 1937 года Матвея Хавкина — руководителя областной партийной организации срочно вызвали в Москву, в ЦК ВКП(б), лично к Маленкову. Неизвестно о чем шел разговор в кабинете. Скорее всего, Г. Маленков выразил неудовольствие малым числом выкорчеванных «врагов народа» в области. Принимая решение направить в Хабаровск П. Маскатова, мастер закулисных интриг и один из организаторов массового истребления людей, мысленно подписал приговор и М. П. Хавкину.

В Москве Хавкин узнал о разгроме и ликвидации еврейской секции при ЦК, переселенческих организаций КОМЗЕТ и ОЗЕТ, редакции газеты «Дер Эмес», о закрытии Коммунистического университета национальных меньшинств, еврейского факультета Московского Государственного университета. Такой же погром был учинен в Киеве, Минске. Узнал он и о готовящемся суде над его другом Либербергом и догадывался, чем грозит этот процесс ему (не знал, и не мог он этого знать). В Москве ему рассказали, что арестованы и ждут своей участи руководители КОМЗЕТа Диманштейн, Чемеринский, Троцкий, Литваков и многие другие причастные к созданию Еврейской автономной области, переселению евреев в Крым, на Украину и другие регионы страны.

Обвиняли их, конечно, не в этом, а в первую очередь, в связях с американским империализмом, шпионаже в пользу различных стран, а также в том, что Американские благотворительные общества посылали через ОЗЕТ посылки для евреев-переселенцев. Да мало ли в чем еще можно было обвинить людей, которые пытались сохранить еврейскую нацию в социалистической державе, в стране Советов.

Уже тогда, в 1936 году, многим стало ясно, что для Сталина евреи — не нация, поскольку у них нет единой общности, нет единой территории, нет государства. А выдвинутая им из стратегических соображений идея Биробиджана развалилась, как карточный домик, а потому не стоило дальше ломать комедию. Евреев надо ассимилировать, а их руководителей ликвидировать, чтобы неповадно было.

Неужели все, неужели конец мечтам и всему тому, чему было отдано столько сил и здоровья, энергии и воли? Обо всем об этом думал Хавкин, возвращаясь в Биробиджан в купейном вагоне пассажирского поезда. Мысли не давали покоя, не давали ему уснуть. Хавкин прекрасно осознавал, что рухнуло дело всей его жизни, мечта тысяч людей о создании социалистической еврейской республики в рамках СССР. Арестованы и, возможно, уже расстреляны его лучшие товарищи-единомышленники. Как жить дальше? Что будет с ним, с его женой, детьми?

С такими тяжелыми мыслями он вернулся в Биробиджан. Его никто не встречал на биробиджанском вокзале, хотя из Москвы он звонил своему помощнику и второму секретарю обкома Левину (в это время Левин – в Хабаровске, вторым секретарем обкома ВКП(б) ЕАО он станет только 23 мая 1937 г., а до него – Аншин!), сообщил дату своего приезда. Он постучался в дверь своей квартиры в небольшом двухэтажном особнячке, расположенном недалеко от центра города. Жена молча обняла его, спросила, не голоден ли. Есть не хотелось. Не было никакого желания и настроения. Только спать, спать ... Утро вечера мудренее.

Матвею Павловичу Хавкину и его супруге Софье Хоновне Хавкиной-Шифриной и в кошмарном сне не привиделось бы, что ждет их и детей в совсем недалеком будущем.

Матвей (Мордух Тевелевич) Хавкин родился в Полесье, в семье бывшего солдата царской армии, отдавшего царю и Отечеству 25 лет жизни (…в еврейской мещанской семье. Его дед и отец были столярами-плотниками, а дед по материнской линии – кузнецом). 

Отслужив, Павел Хавкин получил большие права: он мог селиться где хотел, ему отдавал честь сам городовой. Человек огромной физической силы, он построил дом в Полесье и женился на тихой женщине-крестьянке (мать работала портнихой и умерла очень рано, когда он был еще маленьким), которая родила ему троих сыновей (в семье было пятеро детей: Самуил, Мордух, Рувим, Борис, Соломон и Соня).

Когда среднему, Матвею, исполнилось 11 лет, его отдали учиться на портного (в восьмилетнем возрасте Хавкин стал учеником портного в частной портновской мастерской Иоффе и Лесова в Рогачеве, где до 1910 г. он учился швейному делу).  Старший сын, примкнувший к революционному движению и вступивший в РСДРП в 1911 году, втянул в нее и Матвея: тот возглавил подпольное движение в Гомеле, был заместителем председателя подпольного ревкома.

В годы гражданской войны Матвей Хавкин воевал, был комиссаром рабочего пролетарского отряда, попал в плен к полякам. Его заточили в знаменитую Варшавскую цитадель (Щелково-Слубун), бежать из которой было почти невозможно. Но Матвею это все-таки удалось: он бежал, разбив стекло камеры и спустившись по связанным простыням.

Вернувшись из польского плена, Хавкин становится комиссаром Брест-Литовской крепости (с январе 1920 г. - член подпольной партийной пятерки Брест-Литовского подпольного комитета Литвы и Белоруссии; заместитель председателя партийного комитета; член ревкома; начальник милиции и комиссар крепости; уполномоченный комитета по эвакуации Брест-Литовска в Пинск; начальник отряда по борьбе с дезертирством на Польском фронте; особоуполномоченный по снабжению армии обмундированием; управляющий 1-й военно-обмундировочной фабрикой в гг. Клинцы и Гомеле. В декабре 1921 г. избран секретарем Гомельского горрайкома ВКП(б). С августа 1923 г. по апрель 1924 г. находился на курсах секретарей укомов при ЦК ВКП(б) в Москве), затем возглавляет в Гомельской области административный отдел (И лишь в апреле 1924 г. был назначен начальником административного отдела Гомельского губисполкома и начальником губернской милиции). Награжден значком «Почетный чекист» (в 10-летие рабоче-крестьянской милиции был награжден именным оружием и юбилейным серебряным нагрудным знаком, который не является знаком «Почетный чекист»), серебряной саблей за участие в борьбе с басмачами (в борьбе с басмачеством он не участвовал, и в числе его официальных наград сабля не значится). В 1925 году Матвей Хавкин заканчивает высшую партийную школу (с августа 1923 г. по апрель 1924 г. - курсы секретарей укомов при ЦК ВКП(б) в Москве), а в 1929 году становится первым секретарем горкома партии города Смоленска (с 1927 г. - в Москве, где в течение года был заместителем директора хозяйственно-заготовительного управления (Заготхоз) Главного управления милиции НКВД РСФСР. В 1928 г. - в Казахстане, где работает ответственным инструктором крайком ВКП(б) в Кзыл-Орде, председателем Акмолинского ОКК-РКИ, уполномоченным центра по хлебозаготовкам, выполняет иные специальные задания ЦКК ВКП(б) по борьбе с троцкистами. С декабря 1928 г. по апрель 1930 г. работал в Дагестане, где являлся зам. наркома РКИ и членом президиума КК ВКП(б), председателем тройки по чистке Дагестанской партийной организации, возглавлял агитмассовый отдел Дагестанского обкома ВКП(б). И только в мае 1930 г. его назначили секретарем Смоленского горрайкома ВКП(б).

В 1934 году Хавкина вызвали в Москву, где Каганович и Молотов предложили ему поехать на Дальний Восток, в Еврейскую автономную область. Решением ЦК ВКП(б) он был назначен первым секретарем обкома ВКП(б). Когда его представили Сталину, тот обронил: «Да, этот еврей поумнее многих» (решение о назначении Хавкина в ЕАО принимали заместитель заведующего Организационно-инструкторским отделом ЦК ВКП(б) Щербаков и секретарь ЦК и член Организационного бюро ЦК ВКП(б) Жданов, с учетом мнения секретаря ЦК ВКП(б) Кагановича, с которым Хавкин лично не беседовал. Не было и личной встречи со Сталиным, а следовательно, фраза про «умного еврея» - вымысел).

4—6 июня 1935 года на состоявшейся первой областной партийной конференции, которая организационно оформила создание областной партийной организации, М. П. Хавкин был избран первым секретарем обкома, он же являлся тогда и первым секретарем Биробиджанского ГК ВКП(б). Хавкин участвовал в работе 16 и 17 съездов партии. (Участие в последнем съезде партии являлось для всех делегатов практически приговором к смерти. Но тогда, разумеется, никто этого не предполагал).

На I съезде Советов ЕАО, в декабре 1934 года, заместитель председателя Далькрайисполкома Герчиков характеризовал Хавкина так: «Я должен сказать, что ваше руководство, обком партии и его руководитель тов. Хавкин — это действительно старый большевик, преданный человек, который умеет бороться с энтузиазмом за дело, которое ему партия поручает... »18

Справедливость этих слов Матвей Павлович подтвердил делом. Несмотря на огромные, порой невероятные трудности, с которыми сталкивалась область в первые годы, во многом благодаря напористости, работоспособности Хавкина и Либерберга были построены Лондоковский известковый, биробиджанские обозный и механический заводы, швейная фабрика, предприятия стройиндустрии, мебельные фабрики, типография, вокзал, Государственный еврейский театр, организован научно-исследовательский сельскохозяйственный институт (опытная сельскохозяйственная станция), четыре специальных учебных заведения, десятки школ, в том числе и еврейских, больниц и других объектов соцкультбыта. Находясь по нескольку месяцев в году в Москве, Хавкин упорно пробивал важнейшие для молодой национальной области проекты. Именно благодаря большим связям с крупными политическими деятелями — Куйбышевым, Рыковым, Маленковым, Кагановичем и другими — область находилась под пристальным и неослабным внимание правительства. Это отразилось в четырех постановлениях ВЦИКа и Совнаркома СССР, положительно сказавшихся на экономическом, социальном и культурном развитии ЕАО в 30-е годы.

Правда, Хавкин решительно опротестовывал решение правительства от 29 августа 1936 года «О хозяйственном и культурном строительстве», считал его неправильным. У Хавкина была своя концепция развития области. В частности, бывая в Москве, он доказывал в правительстве, что в Амурской полосе колхозы пока строить не надо, а сельское хозяйство необходимо развивать вокруг Биробиджана и в железнодорожной полосе. На такой большой территории, которую область занимала, при слабой инфраструктуре (отсутствие грунтовых дорог, железнодорожных путей до Сталинского района, связи с отдаленными районами, коммуникаций) нельзя разбрасывать мелкие сельскохозяйственные предприятия. Они заранее обречены на развал. И в этом у Хавкина и Либерберга взгляды были едины. Это, считаю, свидетельствует о прозорливости тогдашних руководителей области. И не их вина, что ЕАО получила совсем другое развитие. По сей день область пожинает плоды такой разбросанности сел и поселков. Особенно это касается нынешних Ленинского, Октябрьского, Облученского и Смидовичского районов.

Но в один миг все внезапно забыли о хорошем и начали искать в деятельности областного партийного лидера только негативное. Вторая областная партийная конференция, состоявшаяся 21—26 мая 1937 года, стала для Матвея Хавкина роковой. Страшные предчувствия тогда, в поезде, к сожалению, стали явью.

В постановлении конференции отмечалось, что работа обкома ВКП(б) признается совершенно неудовлетворительной, а политическое руководство со стороны бюро обкома неправильным. В этом документе было сказано все мыслимое и немыслимое о бывшем первом секретаре обкома. Здесь было собрано все: и «срыв планов переселения в область», и «бездушное отношение к приему и устройству переселенцев», и «преступное отношение к организации и размещению переселенческих колхозов, из-за чего много переселенцев (до 70%) уехало обратно из области».

В постановлении также указывалось, что «по вине только одного М. П. Хавкина были сорваны в области установленные сроки промышленного и культурного строительства, что не заботился обком об улучшении городского хозяйства». Отмечалась и неудовлетворительная подготовка и проведение посевной кампании 1937 года. Припомнили, что «парторганизация отделения и политотдел ДВЖД своевременно не вскрыли вредителей-троцкистов, японо-немецких агентов». Хавкину инкриминировалось и то, что он не хотел давать на растерзание НКВД ни одного хозяйственного руководителя области (мягко говоря, это не совсем так…), а при обмене партийных документов осенью 1936 года выдал партийные билеты впоследствии разоблаченным «врагам народа — троцкистам» Либербергу, Ротаеву, Цирлиной и др.

В постановлении конференции, в целом ряде выступлений делегатов Хавкина обвиняли в «помпезности» (речь шла о I съезде Советов ЕАО), в «бездушном отношении к честным партийцам и делу их воспитания», в «грубом зажиме критики в свой адрес» и даже в уголовном преступлении (правда, каком, так никто и не сказал).

Особенно досталось ему за «грубые недостатки в подборе и расстановке кадров»: дескать, подбирал эти кадры Хавкин не по политическим и деловым качествам, а по признакам артельности и семейственности. (Под этим подразумевалось, что М. П. Хавкин, назначенный на должность первого секретаря обкома ВКП(б), пригласил с собой на работу в Биробиджан опытных, деловых работников из Смоленска. Среди них — Аншин — второй секретарь обкома партии, Благой — первый секретарь обкома комсомола и других, что совершенно естественно и вполне оправданно).

В заключении постановления областной конференции были сделаны следующие «политические выводы»:

«... Вскрытые и вскрывающиеся недостатки и злоупотребления в ЕАО — прямые последствия руководства Хавкина, который не только не порвал со своей прошлой троцкистской деятельностью, а наоборот — во всей своей работе действовал, как троцкист. Партийная конференция считает, что Хавкин должен быть исключен из ВКП(б), за свои антигосударственные действия привлечен к уголовной ответственности. Поэтому конференция просит крайком ВКП(б) вернуть Хавкина в область и рассмотреть вопрос о его партийности. Действия Хавкина, еще далеко не полностью вскрытые, вызывают законное негодование и возмущение не только у членов партии, но и у всех трудящихся ЕАО. Конференция считает необходимым довести об этом до сведения ЦИК СССР и поднять вопрос об отзыве Хавкина из состава Совета национальностей, как недостойного доверия масс». 19

Сам Хавкин отсутствовал на второй партийной конференции в связи с серьезной болезнью (язва желудка) и направлением его на санатарно-курортное лечение в Москву. Именно в Москве он вновь ставит вопрос перед Г. Маленковым о своей отставке по болезни. Но причина была явно в другом. Град анонимных писем поступили в ЦК ВКП(б), НКВД на первого секретаря обкома. Разговор у Маленкова был очень жестким. Хавкину было категорически указано, чтобы он забрал свое заявление об уходе из ЦК ВКП(б) и крайкома партии и после лечения вновь возвращался в Биробиджан. Казалось бы, инцидент исчерпан. Но местный Малюта Скуратов, а именно Маскатов, проявил невероятное усердие, как клещ вцепился в раскручивание так называемого «Хавкинского дела». И довел его до конца.

В июле 1937 года Матвея Павловича Хавкина арестовали в Москве (Хавкина арестовали 16 января 1938 г. на даче в поселке «Новь» Кунцевского района Московской области на станции Раздоры). За ним пришли поздно ночью. Он знал, чувствовал, что за ним вот-вот должны прийти. Напрасно он вел переговоры с Молотовым по поводу того, чтобы его принял сам Сталин. Он ждал этой встречи, надеялся и не дождался...

Хавкина при аресте даже не разоружили. Он, вероятно, мог воспользоваться оружием, подаренным ему в годы Гражданской войны (Разоружили. В протоколе обыска указано изъятое двуствольное ружье и мелкокалиберная винтовка, а не оружие времен гражданской…). Он мог застрелиться, но старый большевик верил в справедливость, в то, что досадная нелепость его ареста очевидна и будет исправлена. Начались допросы. Они сопровождались зверскими пытками. Матвею Хавкину выбили зубы, повредили позвоночник, дважды пробивали голову, но он не подписал никаких бумаг, выдержав все (Подписал, все протоколы подписал…). Он прошел через три военных суда, не признавая себя виновным ни в чем. Через 2, 5 года Матвей Павлович Хавкин был осужден к 15 годам лишения свободы. Место заключения — Певек (лагерь смертников). Там, на рудниках, больше года никто не выдерживал (Наказание отбывал в ОЛП (отдельном лагерном пункте) «Комендантский» Чаун-Чукотского отделения СВИТЛ НКВД СССР в п. Певек, где был бригадиром-заведующим портновской мастерской ОЛП). В сталинских концлагерях он провел без малого 19 лет (в следственной тюрьме и в лагере – 13 лет, затем 3,5 года работал заведующим портновской мастерской - старшим мастером-закройщиком Административно-хозяйственного отдела УМГБ СССР на Дальнем Севере, и еще 2 года находился в административной ссылке на поселении в г. Кокчетаве Казахской ССР, где работал старшим мастером-закройщиком швейного цеха Кокчетавского горпромкомбината. Реабилитирован и из ссылки освобожден 01.02.1956 г.).

В 1938 году была арестована и его жена. София Хоновна (Софья Павловна) Хавкина-Шифрина (1900 года рождения) на день ареста, 5 ноября 1938 года, проживала на станции Ховрино Октябрьской железной дороги города Москвы. Она работала в артели «Мостекстильсоюз» обтяжщицей абажуров. До 5 января 1940 года находилась под следствием. Решением пресловутой тройки была приговорена к 15 годам лишения свободы. А обвинили ее в том, что, когда Каганович в 1936 году был в Биробиджане, и в честь его приезда в доме Хавкиных был организован ужин, хозяйка дома пыталась отравить высокого гостя... фаршированной рыбой.

Долгих десять лет Матвей Хавкин ничего не знал о своей семье, все его попытки сделать это наталкивались на глухоту и бессердечность охранников лагеря. Не знал он, что жена его была арестована и отбывала срок в Караганде и, конечно же, не знал он и о том, что его родственник Иона Евелевич Духаров 20 апреля 1939 года был назначен попечителем над несовершеннолетними детьми Хавкиных — Зиновием и Леонидом, 17-летним и 15-летним подростками, сыновьями «врагов народа».

Дело по обвинению Софьи Хоновны Хавкиной-Шифриной было пересмотрено президиумом Московского городского суда 13 ноября 1956 года ("пресловутая тройка" ее не судила; ее не приговаривали к 15 годам лишения свободы; она не обвинялась в попытке отравить Кагановича фаршированной рыбой (по такому обвинению приговор для нее мог бы быть только один - расстрел!). На самом деле Хавкина-Шифрина Софья Хоновна родилась в 1900 г. в г. Гомеле, еврейка. Перед арестом проживала в Москве. Арестована 05.11.1938 г. Управлением НКВД СССР по Московской области (статья не указана, но скорее всего это ст. 58-10 УК РСФСР - контрреволюционная пропаганда и агитация). Осуждена 05.01.1940 г. Особым совещанием при НКВД СССР «за антисоветские высказывания» на 3 года ИТЛ. Срок отбывала в Карлаге. По истечении срока наказания освобождена 25.08.1942 г. Реабилитирована 13.11.1956 постановлением Президиума Мосгорсуда за отсутствием состава преступления. Кстати, фамилия упомянутого московского родственника Ионы Евелевича – не Духаров, а Друкаров...).

Десятки писем в самые высокие инстанции писали друзья Матвея Хавкина. Они просили, настаивали на невиновности бывшего руководителя ЕАО. Но все безуспешно. Одним из тех, кто упорно бился за освобождение Хавкина, был известный писатель, бывший биробиджанец Эммануил Генрихович Казакевич.

25 ноября 1955 года он отправил на имя Генерального Прокурора СССР Руденко письмо следующего содержания:

«Считаю своим долгом гражданина и коммуниста сообщить Вам то, что мне известно о Хавкине Матвее Павловиче, делю которого пересматривается Прокуратурой СССР (Главная Военная Прокуратура). Я знал Хавкина четыре года (с 1934 по 1937 год) как секретаря Обкома ВКП(б) ЕЛО (Дальневосточный край). Мне, как директору областного театра, председателю радиокомитета и литератору, приходилось часто сталкиваться с М. П. Хавкиным по работе. Он работал на своем ответственном посту самоотверженно и инициативно. Во всех вопросах он неуклонно старался проводить линию партии. Он был совершенно чужд националистическим настроениям. Сам бывший рабочий, он был связан с массами и пользовался среди рабочих, колхозников и интеллигентов области большим уважением.

Разумеется, в работе М. П. Хавкина были недостатки, но эти недостатки ни в какой степени не могут быть отнесены к разряду нечестных поступков или, тем более, государственных преступлений.

М. П. Хавкин с 1938 года, т. е. почти 18 лет, выключен из жизни нашего общества. Выключен, по моему глубокому убеждению, несправедливо, пострадал невинно. Очень прошу Вас, учтя это, дать указание об ускорении пересмотра его дела.

Эммануил Казакевич. 20 

Идентичное письмо Казакевич направил 1 марта 1956 года в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС.

«Я считаю своим долгом сообщить Комитету партийного контроля при ЦК все, что я знаю о тов. Хавкине Матвее Павловиче, недавно реабилитированном органами советского правосудия.

Я знал товарища Хавкина М. П. с начала 1934 года на протяжении четырех лет, когда он работал первым секретарем обкома ВКП(б) Еврейской автономной области Дальневосточного края. Он пользовался большим и заслуженным авторитетом среди трудящихся области, русских и евреев. Работая инициативно, с большой энергией, он показал себя хорошим и преданным нашему делу человеком.

Мне приходилось сталкиваться с тов. Хавкиным по разным поводам. Я в то время работал директором драмтеатра, затем в областном радиокомитете. В связи с этими моими службами, да и просто в качестве литератора я, естественно, поддерживал постоянный контакт с обкомом партии и с первым секретарем Обкома. Могу засвидетельствовать со всей ответственностью, что тов. Хавкин М. П. при всех обстоятельствах ратовал за чистоту большевистской партийной линии в идеологических вопросах.

Э. Г. Казакевич — писатель, член Правления Союза Советских писателей СССР, Лауреат Сталинской премии, член КПСС с 1944 года.

11 января 1956 года Военной коллегией Верховного Суда СССР М. П. Хавкин был реабилитирован. Реабилитация застала его в г. Кокчетаве Казахской ССР. До Кокчетава он работал в пошивочной мастерской Управления МГБ на Дальнем Севере в г. Магадане в должности заведующего мастерскими — закройщиком. 21 июля 1956 года (17 марта 1956) Матвей Павлович Хавкин был восстановлен в партии и стал (с мая 1956 г.) пенсионером союзного значения. Так, спустя 19 лет и девять месяцев, этого человека вернули к жизни. Но кто мог вернуть ему здоровье, напрочь подорванное лагерями и тюрьмами? В 1967 году он был награжден орденом Ленина (В доступных источниках информация о награждении не отыскивается. В регбланке члена КПСС есть указание о награждении орденом Ленина, но без указания года. С мая 1956 г. и до конца жизни Хавкин находился на пенсии, а кроме того, орденом Ленина награждался его брат – Хавкин Самуил. По этим причинам утверждение о награждении Хавкина орденом Ленина представляется сомнительным).

Такова история жизни одного из тех, кто немало сделал для становления области, но незаслуженно забыт ее жителями.

Сталинская система заставляла этих людей работать на износ — денно и нощно. Сталинский режим уничтожил их, как ненужный мусор, объявив вдобавок ярыми врагами советского народа и существующего режима, пособниками империализма, немецкими и японскими шпионами.

Участь первых руководителей области впоследствии разделили и многие другие их коллеги по работе.

Сменивший на посту председателя облисполкома Либерберга М. С. Биглер (Николай Соломонович Биглер был третьим после Либерберга предоблисполкома (15.4.1938 - 3.1939), а до него - Каттель Михаил Абрамович (5.11.1936  - 1.1937) и и. о. Геллер Мирон Борисович (1937 - 15.4.1938) также удержался ненадолго — арестован и расстрелян все в том же тридцать седьмом (об аресте сведений нет, а умер в 1967 г. в Москве, Востряковское кладбище, квадрат 36-2, ряд 2, ограда/участок 850). И для его преемника М. Б. Геллера кресло председателя стало роковым.

Вернемся вновь ко второй областной партийной конференции, в май 1937 года. Именно этот так называемый партийный форум был очень похож на XVII съезд ВКП(б), делегаты которого стали жертвами «мудрой» сталинской политики. Конференция несла на себе зловещий отпечаток того трагического времени.

В отчетном докладе обкома ВКП(б) было заявлено: «Наша организация должна драться за то, чтобы быть в первых рядах по ликвидации последствий вредительства троцкистов, правых и левых и других врагов народа. Мы в ЕАО в первых рядах еще не стоим. В нашей партийной организации за истекшие два года исключено из партии 18 шпионов, имевших с ними связь... »21

Сигнал к решительным действиям дан. Кто следующие? Ими стали соратники М. П. Хавкина по Смоленску и Биробиджану: И. В. Аншин (Шая Симонович Аншин) — второй секретарь обкома ВКП(б), М. К. Певзнер — уполномоченный по заготовкам облисполкома (уполномоченный Комитета заготовок при СНК СССР по ЕАО), Н. К. Пересыпко — первый председатель облпросвета (ответственный секретарь партколлегии КПК при ЦК ВКП(б) по ЕАО), Николай Благой — комсомольский вожак области, любимец молодежи и многие другие. Их расстреляли в 1938 году.

Чуть больше четырех месяцев продержался в Биробиджане на посту первого секретаря обкома ВКП(б) Арон Борисович Рыськин. Именно он сменил Хавкина на этом посту. Его единогласно избрали первым секретарем на той же второй партийной конференции. Арон Рыськин родился в 1899 году. По социальному происхождению — кустарь-одиночка, портной. Родился в городе Рогачеве Могилевской губернии (в  местечке Тихиничи Рогачевского уезда Могилевской губернии). С 11 лет Арон трудился вместе со своим отцом, портным. С 1913 по 1917 годы работал в городах Юзовка, Екатеринославль портным в частных мастерских. С марта 1918 по декабрь 1919 года (с 01.1918 по 01.1919) являлся председателем подпольного комитета большевистской организации в г. Рогачеве Могилевской губернии. Участвовал в Гражданской войне на западном фронте. Был тяжело ранен. Из армии комиссован. Затем профсоюзная работа с 1924 года (01.1919 - 10.1922 - председатель уездного бюро профсоюзов, г. Рогачев; 10.1922 - 10.1923 - зав. тарифно-экономическим отделом, член президиума губпрофсовета, г. Гомель; 10.1923 - 05.1925 - секретарь укома окружного комитета КП (б) Белоруссии, г. Могилев). В 1926 году (05.1925) Рыськин избирается секретарем Витебского горкома ВКП(б) Белоруссии (окружного комитета КП (б) Белоруссии). С 1928 года он на партийной работе в Ростове и Нальчике (09.1926 - 09.1928 - слушатель курсов Марксизма при Коммунистической академии при ЦИК СССР, г. Москва; 09.1928 - 01.1929 - ответственный инструктор Северо-Кавказского крайкома ВКП (б), г. Ростов-на-Дону; 01.1929 - 07.1932 - секретарь партколлегии и зам. председателя ЦКК КП (б) Белоруссии, г. Минск). С 1931 года — секретарь по снабжению ЦК ВКП(б) Белоруссии (07.1932 - 07.1934 - секретарь ЦК КП (б) Белоруссии по снабжению, г. Минск). С января 1934 года (с июля 1934) он работает уже в должности первого секретаря Минского горкома КП(б) Белоруссии. В мае 1937 года Арона Рыськина неожиданно приглашают в ЦК ВКП(б) к Г. Маленкову. После беседы у Сталина был направлен в Еврейскую автономную область.

27 мая (23.05.1937) Рыськин приступил к своим обязанностям в качестве первого секретаря обкома ВКП(б) ЕАО. В начале сентября 1937 года за ним пришли, а через неделю, 22 сентября, Арон Борисович Рыськин был расстрелян как «английский шпион» и «враг народа» (арестован 15 марта 1938 г. Следствие велось в Биробиджане и Хабаровске. Обвинялся в том, что с 1934 якобы являлся участником антисоветской правотроцкистской организации. В 1939 г. Военный трибунал 2-й ОКА уголовное дело Рыськина  возвратили на доследование. В марте 1940 по распоряжению Главного военного прокурора РККА Рыськин был этапирован из Хабаровска в Минск в распоряжение НКВД Белорусской ССР. 01 февраля 1941 г. постановлением Особого совещания при НКВД СССР приговорен по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-8 УК РСФСР к 8 годам ИТЛ. Срок отбывал в одном из ИТЛ в Коми АССР. 23 декабря 1950 постановлением Особого совещания при МГБ СССР по тому же обвинению направлен в ссылку на поселение в Красноярский край. В ноябре 1954 освобожден из ссылки и возвратился в Минск. 02.03.1955 Военная Коллегия Верховного Суда СССР реабилитирован за отсутствием состава преступления. 08.1956 - восстановлен в КПСС; 08.1956 - 07.1957 - директор ателье № 4, г. Минск. С 07.1957 - - пенсионер союзного значения. Умер 10 апреля 1984 в Минске).  

Вновь вернусь к стенографическому отчету второй областной партийной конференции. На ней произошел следующий инцидент. Когда выступал заведующий организационно-партийным отделом обкома ВКП(б) Стасюков, звучало немало критики в адрес партийных организаций, многих руководителей. В заключение он сделал следующий вывод: «Вскрыть все эти безобразия нам помог февральский Пленум ЦК ВКП(б). Товарищ Сталин своей речью нам помог вскрыть гнойник в нашей ЕАО». Не успел он закончить эти слова, как неожиданно раздалась реплика председателя облпрофсоюза Павла Григорьевича Насановского: «Сталин оказался героем!». 22 В этой фразе прозвучало что-то похожее на еврейский юмор. Трудно с уверенностью утверждать, что имел в виду Насановский, но его реплика вызвала взрыв правоверного возмущения в зале. Тут же председательствующий на конференции Стасюков поставил на голосование вопрос об удалении Насановского из зала. Постановление было принято единогласно. И прямо с конференции П. Г. Насановский попал в «руки правосудия» НКВД. В июне 1937 года его приговорили к расстрелу и в тот же день приговор привели в исполнение (Арестован 20.10.1937, 13.04.1938 выездной сессией Военной Коллегией Верховного Суда СССР приговорен к ВМН, расстрелян в тот же день).

Область, как и вся страна, переживала в эти годы страшные дни. Изо дня в день шли аресты известных в городе людей. Местные газеты не успевали сообщать даже о происходящих изменениях в партийном и советском аппарате. Неизвестно куда исчезали руководители промышленных и сельскохозяйственных предприятий. Газеты сообщали лишь об арестах известных в области людей.

14 апреля 1938 года «Биробиджанская звезда» сообщила об очередной жертве, расстрелян бывший второй секретарь обкома Янкель Аронович Левин — один из старейших большевиков, не только в ЕАО, но и в стране. Он лично знал Ленина, был участником Пражской конференции РСДРП в 1912 году.

Я. А. Левин на II партийной конференции ЕАО был избран вторым секретарем обкома партии. После того, как в сентябре 1937 года был арестован, а затем и расстрелян бывший первый секретарь обкома Арон Рыськин (арестован 15 марта 1938 г., но не расстрелян), Левин стал исполнять его обязанности.

Из воспоминаний Иосифа Баскина:

«В период работы в качестве I секретаря обкома Янкеля Левина у нас возродились какие-то надежды. Его доклад на партактиве в октябре 1937 года, его сообщение о ближайших планах строительства, приеме новых людей, взаимосвязке этих вопросов — произнесенные спокойным, уверенным тоном, внесли какое-то успокоение, оживление. Многим тогда казалось, что с его возвращением уходит в прошлое период арестов и страхов. Люди верили в то, во что хотели верить. Наступила пора подготовки к приему весной 1938 года новых переселенцев. На сей раз многое делалось более продуманно, основательно. Левин вновь восстановил простые товарищеские отношения, это нас радовало. Радовало, что строится много жилых домов, что местный еврейский театр стал популярным культурным центром, что издаются ежедневные газеты на еврейском и рус сколь языках, появились национальные кадры учителей — выпускники местного педучилища. Хорошо, что область снова возглавляет спокойный принципиальный человек. Если дадут хотя бы 2—3 года ему спокойно поработать, то мы сделаем немало. А может, там, наверху, уже спохватились, поняли, что хватили через край? Может, пришел конец этому кошмару?.

Но нет, поработать ему и нам дали всего три месяца. В начале января 1938 года Левина арестовали. К нам приехал новый секретарь обкома ХомяковЛ22

Левина расстреляли по приговору Военной коллегии в г. Хабаровске вместе с известным уже читателю Николаем Благим (Левина – 14 апреля, а Благого – 25 мая 1938 г.). Приговор привели в исполнение на товарной станции города Хабаровска (там тоже проводились казни) (в Хабаровске, в подвале Внутренней тюрьмы НКВД). ГПУ (НКВД) обвинило Янкеля Левина в шпионаже в пользу Японии (обвинялся только в принадлежности к контрреволюционной правотроцкистской организации ЕАО). 

В этот же день (13 апреля 1938 г.) был приведен в исполнение приговор в отношении Дениса Афанасьевича Морозова — начальника стройконторы «Переселенстроя», члена президиума облисполкома. К сожалению, мне не удалось найти протоколы следствия по его делу. Но хотелось бы привести небольшую выдержку из выступления Морозова на второй областной партийной конференции, которая поможет пролить свет на причину гибели этого человека:

«Переселенстрой» построил очень мало, а то, что построено, никуда не годится. Мы строим домики, в которых жить нельзя. Строительство проходило явно вредительски. Выбирались такие места для новых поселков, где нельзя было строить. Однажды приехал в Блюхеровский район заместитель председателя облисполкома А. П. Хабинский, теперь уже бывший, заехал на болото зимой и сказал: «Здесь строить колхоз «Имени Кагановича». Ну и построили. А летом болото растаяло и теперь жить там совершенно невозможно. Ни область, ни край, ни центр не думали об организации переселенческого строительства. Наша стройконтора живет вне времени и пространства, без твердых планов и руководства». 24

Это выступление стоило Денису Морозову жизни (Морозов обвинялся по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР в том, что «являясь с 1935 года участником антисоветской правотроцкистской и вредительской организации в ЕАО, по заданию одного из руководителей этой организации Хавкина проводил в ЕАО вредительскую работу по срыву развития промышленности и переселенческого строительства. Как участник организации сорвал строительство известкового завода, швейной фабрики и типографии, а также сорвал правительственное задание по строительству домов для переселенческих колхозов и помещений для скота»).

В списке расстрелянных значились: бывший второй секретарь обкома ВКП(б) — земляк Хавкина по Смоленску — Шая Соломонович (Симонович) Аншин25, инструктор обкома ВКП(б) Арон Моисеевич Волобринский (его обвинили в двурушничестве, троцкизме, в том, что он пользовался исключительным вниманием и любовью бывшего первого секретаря обкома партии Хавкина, был очень к нему приближен, являлся другом Либерберга) (Волобринский обвинялся в принадлежности к правотроцкистской организации в ЕАО, а также в шпионаже в пользу Польши), заведующего отделом культуры и пропаганды обкома партии (зав. отделом культуры, пропаганды и агитации обкома ВКП (б) ЕАО) Исаак Соломонович Шварцбард, уполномоченный комитета заготовок при СНК СССР по ЕАО Моисей Кузьмич Певзнер (также смоленский земляк Хавкина), являлся членом президиума облисполкома, избранного на I съезде Советов ЕАО.

По обвинению в контрреволюционной шпионской деятельности были также расстреляны секретарь Биробиджанского горкома ВКП(б) Айзик Симонович Дикштейн (Дикштейн обвинялся по ст.ст. 58-1а, 58-11, 58-8, 58-7 УК РСФСР в том, что он якобы являлся участником антисоветской правотроцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации, действовавшей в ЕАО, и по заданиям руководителя этой организации Хавкина М.П. проводил "вредительскую работу"), заместитель начальника стройконторы «Переселенстроя» Абрам Яковлевич Хоноль (правильно – Конколь, обвинялся по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР в том, что он, «являясь с 1936 года участником антисоветской правотроцкистской террористической и вредительской организации, действовавшей в ЕАО, по заданию руководителя этой организации Хавкина проводил вредительскую работу, направленную на срыв подвоза леса к магистральным дорогам и срыв строительства переселенческих колхозов. Одновременно с этим Конколь умышленно и вредительски распределял рабочую силу и транспорт, а также создавал тяжелые бытовые условия для рабочих, в результате чего имел место массовый уход рабочих со строительства»), член президиума облисполкома, председатель облплана Эфроим Матусович Столов (обвинялся по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-11 УК РСФСР в том, что с 1919 года по день ареста являлся польским шпионом, а также был членом нелегальной подпольной бундовской и антисоветской правотроцкистской террористической диверсионно-вредительской организации ЕАО, занимался вредительством, направленным на срыв строительства промышленных объектов).

В черных списках репрессированных в 1937—1938 годах значились: уполномоченный Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) по ЕАО, а до этого председатель облпрофсовета, член президиума облисполкома Николай Константинович Пересыпко, известный в области как очень добрый и отзывчивый человек, «отец» первых еврейских переселенцев; председатель Научной комиссии при облисполкоме Михаил Израйлевич (правильно – Азрайлович) Бейнфест; заведующий отделом культуры и пропаганды обкома ВКП(б) Борис Израйлевич Краснов; заведующий областным отделом народного образования Исаак Соломонович Грабштейн (правильно – зав. отделом школ обкома ВКП(б) ЕАО Наум Хацкелевич Грабштейн); заведующий особым сектором обкома партии Палынин (правильно – Пальшин Александр Иннокентьевич); заведующий областным земельным отделом облисполкома Габриэль; бывший председатель городского совета, член президиума облисполкома Борис Абрамович (Алексеевич) Фурер; заведующий областным отделом народного образования, уполномоченный Центрального совета КОМЗЕТа по ЕАО Григорий Савельевич Бриль (правильно - с марта 1934 г. представитель КОМЗЕТа в Биробиджане, затем - председатель «Лесхимсоюза» ЕАО, а перед арестом - председатель "Промсоюза" в Хабаровске  Гирш Зуселевич (Григорий Савельевич) Бриль); заведующий Биробиджанским горкоммунхозом Гдаль Шлемович Котт (Котт был арестован и осужден в 1949 году, а не в 37-38 гг.) и многие, многие другие.

Наряду с массовыми арестами высшего командного состава Красной Армии органы НКВД Хабаровского края также «обнаружили» в среде высшего командного состава ОКДВА «широко задуманный план, увязанный с генеральным штабом японской армии». Из показаний арестованных органами НКВД по этому делу следовало, что в заговор были вовлечены представители всех видов и родов Вооруженных сил...

6 июля 1937 года (2 июля 1937) был арестован командир дивизии, дислоцировавшейся в Биробиджане, в районе Сопки (в 1937 г. 34 СД дислоцировалась не в Биробиджане, а в с. Бабстово), Вильям Юрьевич Рохи, 1899 (1892) года рождения, эстонец по национальности (вообще-то латыш). По воспоминаниям тех, кто очень хорошо знал В. Ю. Рохи, он был очень толковым командиром, замечательным человеком. Вильям Юрьевич специально изучил еврейский язык, причем, как говорили о нем специалисты «идиш», он ни в чем не уступал в знании языка старым евреям. Рохи нередко встречался с рабочими и служащими, колхозниками еврейской национальности и поражал их прекрасным знанием еврейского языка. В течение месяца после ареста командира дивизии его судьбу решала пресловутая тройка. 26 Приговор был безжалостно коротким — высшая мера наказания. Вильям Юрьевич Рохи был расстрелян в августе 1937 года в г. Хабаровске (Не в течение месяца, и не «пресловутая тройка». Он был включен по 1-й категории (расстрел) в список лиц, подлежащих суду Военной коллегии ВС СССР от 03.01.1938 г., утвержденный членами Политбюро ЦК ВКП (б) Ждановым, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым, и осужден 09.04.1938 Выездной сессией ВК ВС СССР по ст.ст. 58-1б, 58-11, 58-8, 58-9 УК РСФСР к ВМН, расстрелян 09.04.1938 в Хабаровске). За что же погиб молодой и очень талантливый командир?

Тогдашний заместитель начальника политуправления ОКДВА И. Д. Вайнерос, выступая на XII Дальневосточной краевой партийной конференции, заявил: «Вредители так вели свою работу, что, начиная строить одновременно десятки объектов на разных участках, они к концу года оставляли их незаконченными, и красноармейцы и командиры не могли получить жилища, а наши части в зимний период оставались в палатках... Вредители создавали беспорядок с обеспечением строительными материалами и правильным использованием рабочей силы... »27 Этим выступлением был как бы подан сигнал к разгрому командования Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии, Тихоокеанского флота и пограничной охраны Дальнего Востока. Причислив видных военачальников и грамотных, талантливых, молодых командиров и комиссаров, рядовых бойцов к якобы существовавшему в ОКДВА и на флоте военно-фашистскому заговору, Сталин уничтожил цвет и надежду вооруженных сил страны.

Среди репрессированных на территории ЕАО военачальников оказались также начальник Особого отдела (отделения ГУГБ НКВД) 34-й (стрелковой) дивизии ОКДВА Николай Степанович Грузинский-Трифонов, командир (начальник) Блюхеровского (63-го Биробиджанского)  пограничного отряда Николай (Иван Дмитриевич) Борчанинов и другие.

Когда в 1956 году в советской прессе стали появляться публикации о реабилитации расстрелянных некогда советских граждан, создавалось впечатление, что репрессиям подверглись исключительно «до конца преданные делу Ленина», несгибаемые большевики, занимавшие важнейшие посты в партийно-государственном аппарате, в народном хозяйстве, армии. Сегодня мало кто, ну, может быть самые близкие (если, конечно, они сами уцелели) вспомнит о жителях того Биробиджана, конца 30-х годов, простых и незаметных, не занимавших никаких постов и не состоявших ни в каких партиях. Таких, например, как дворник фабрики «Деталь» Янкель Захаревич, арестованный в последний майский день 1938 года и приговоренный к трем (всего-то!) годам лагерей, но там же в лагерях и сгинувший. Или часовой мастер артели «Комсомолец» Давид Шмидт и его сын электромонтер Яков Шмидт, расстрелянный в тридцать восьмом. Или председатель промысловой артели Эфроим Рашин, казненный в тридцать девятом... (расстрелян 25.09.1938 г.).

А впереди еще будут «сороковые-роковые», но не в том смысле роковые, какой вкладывал в это словосочетание поэт Давид Самойлов. Настанут страшные для многих евреев сорок восьмой, сорок девятый, пятьдесят первый и пятьдесят второй, аукнется в Биробиджане гибель великого и мудрого Михоэлса.

А тогда, в тридцать седьмом, поток евреев с запада на Дальний Восток превратился в дохлый ручеек. Зато «прокладывался канал» к берегам Тихого океана, к золотым россыпям Колымы и Индигирки, и по этому «каналу» сплавили неведомое и по сей день число Рабиновичей, Ивановых, Гнатюков и представителей других национальностей.

В Биробиджане продолжался планомерный и не совсем отстрел лучших людей, партийного, советского и хозяйственного актива. Как факт приведу такие цифры. Из 311 делегатов I областного съезда Советов ЕАО в 1937— 1938 гг. было репрессировано 243, 114 из них расстреляно. Из семи избранных на этом съезде в президиум облисполкома человек расстреляно шесть.

Из 319 делегатов второго съезда Советов ЕАО (ноябрь 1936 года) к концу 1938 года репрессировано 227 человек, 166 из них казнены, умерли в лагерях и в тюрьмах. На этом съезде было избрано 75 членов и кандидатов в члены облисполкома. Репрессировано 56 человек. Из 13 членов президиума облисполкома расстреляно 10. Та же участь постигла всех пятерых кандидатов.

То же самое происходило и с партийными кадрами области. 27 мая 1937 года на I пленуме обкома ВКП(б) ЕАО были избраны девять членов бюро обкома и три кандидата в члены обкома: А. Б. Рыськин (первый секретарь), Я. А. Левин (второй секретарь), Ф. А. Стасюков, И. С. Шварцбард, А. Н. Ловтаков (правильно - Лавтаков) (начальник облуправления НКВД), Б. М. Геллер, А. И. (Менделевич) Рутенберг (первый секретарь обкома комсомола), В. Ю. Рохи, Я. С. Шейнин, кандидаты — Эбрам, Аншин, Моисеев. Через год все они были репрессированы, а подавляющее большинство из них расстреляно. В масштабах области была разыграна трагедия XVII съезда партии — съезда «смертников».

Но и это был еще не финал чистки. 26 декабря 1937 года на IV пленуме обкома ВКП(б) (на котором, кстати, был избран исполняющим обязанности первого секретаря обкома ВКП(б) Г. Н. Сухарев) было принято постановление, в котором записали, что «бюро обкома не выполнило решений февральско- мартовского Пленума ЦК ВКП(б) и указаний т. Сталина о ликвидации политической беспечности и поднятии большевистской бдительности. Только в результате потери членами бюро обкома политической бдительности до последнего времени работали секретарями обкома Рыськин, не заслуживающий политического доверия, и Левин — враг народа, бывший второй секретарь обкома.

Члены бюро обкома — Стасюков, Геллер, Шейнин, Шварцбард и Лавтаков не разоблачили вражеской линии Рыськина и Левина и их разговоры о «сохранении кадров», что по существу, привело к саботажу ими разоблачения врагов народа . До последнего времени сидели на ответственных постах троцкистско-бухаринские последыши и их пособники — Коган, Певзнер, Пивоваров, Габриэль, Морозов, Хавкин, Аншин и другие, которые были разоблачены только после предупреждения пленума крайкома ВКП(б). Пленум отмечает, что бюро обкома только в последнее время начало разоблачение конкретных врагов».

Итак, разгромлено почти все руководство области, репрессированы сотни людей — и это только начало?

1938 год — год десятилетнего юбилея — действительно стал для ЕАО еще более страшным и жестоким. 25—28 мая состоялось III областная партийная конференция. В ее постановлении указывалось: «Разгромив происки фашистской агентуры, презренных троцкистско-бухаринских и иных вражеских элементов, этой банды шпионов, предателей и убийц, в нашей стране сложилась исключительное моральное и политическое единство советского народа... В 1937 году вредители нанесли тяжелый ущерб социалистическому строительству области: сорвали план строительства города и колхозов, провалили планы переселения, снизили урожайность колхозных полей, всемерно старались сорвать и срывали выполнение планов промышленного и культурного строительства в области... »

Сталин говорил: «Пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств». 28 И война против собственного народа продолжалась. На конференции рапортовали любимому вождю о «победе»: « Только с ноября 1937 года по май 1938 года в области были исключены из партии, как враги народа, 126 человек, арестованных органами НКВД». Но оказалось, этого мало. Москва, краевое руководство требовали резкого увеличения борьбы с врагами.

В 1938 году за тюремную решетку были упрятаны все секретари и заведующие отделами обкома, горкома и райкомов партии, все председатели райисполкомов, командиры воинских подразделений и погранотрядов.

Были выведены из состава обкома, «как не оправдавшие доверия» начальник политотдела Облученского отделения дороги Автономов, первый секретарь Смидовичского райкома Тонкачев, первый секретарь Бирского райкома Малевский, первый секретарь Сталинского райкома Сакс, вторые секретари райкомов Жавнис, Миткин, Абрамов.

В Смидовичском районе, по существу, был разгромлен весь районный актив. Как враги народа были арестованы Курсов, Юдин (нет данных), Рысин, Рыбковский, Палынин (Пальшин), Карлинский, Злотников, Гольденберг.

Только за первое полугодие 1938 года было исключено из комсомола и взято органами НКВД 44 «врага народа».

19—20 сентября состоялся III пленум обкома партии. Пленум длился всего 50 минут. На нем было принято постановление:

1.         Исключить из состава пленума обкома ВКП(б) Гамаюнова Павла Владимировича, II секретаря обкома ВКП(б), как врага народа, исключенного из партии и арестованного органами НКВД.

2.         Исключить из состава пленума обкома ВКП(б) Эльбаума Григория Ильича, как врага народа и арестованного органами НКВД. (нет данных).

3.         Калашникова Фому Ефимовича — заведующего отделом пропаганды и агитации, избранного на III областной конференции 29 мая 1938, как врага народа. (Калашников Фома Ефимович, 1903, урожен. г. Улан-Удэ, русский - командир стрелковой охраны 1-го отряда на ст. Облучье).

4.         Сарапкина Владимира Михайловича, исключенного из партии за связь с врагом народа». 29

Репрессии в области продолжались. Целая «троцкистско-террористическая и диверсионная организация, действовавшая под руководством и по заданию японских разведывательных органов, была обезврежена на железных дорогах Дальнего Востока» — с таким сообщением на первой странице вышла газета «Тихоокеанская звезда» за 15 мая 1937 года, а буквально через неделю, 22 мая, эта же газета уже информировала своих читателей, что большинство из них по приговору военной коллегии Верховного Суда СССР в Хабаровске было расстреляно. Называлась даже такая цифра — 22 человека. В эту группу входили и железнодорожники ЕАО.

В феврале 1937 года (10 марта 1937) был арестован, а затем и расстрелян Дмитрий Матвеевич Паникаровский. Он работал сначала мастером, а затем машинистом Облученского локомотивного депо. Среди тех 22 расстрелянных были также заместитель начальника депо Облучье А. П. Старостин, начальник депо (начальник станции Облучье) Н. Х. Левицкий, мастера Виталий Городков и Константин Ворона, дежурный инженер Лаврентий Зародышев, машинисты Василий Мосолов, Илья Бянкин, слесарь Станислав Мединский.

В июне 1937 года были казнены также начальник депо Валентин Юлианович Бовкис (нет данных) и начальник Облученского отделения тяги Петр Александрович Лапицкий.

В тот период первым секретарем обкома ВКП(б) ЕАО работал еще Матвей Хавкин, и он делал все от него зависящее, чтобы спасти многих железнодорожников от ареста. Так, Бирский райком ВКП(б), например, исключил того же П. А. Лапицкого из партии, обком же восстановил его. Повторилась эта история и с машинистом Облученского депо И. И. Гришко. Но, к великому сожалению, вмешательство обкома не спасло их от высшей меры наказания — расстрела. Такая же трагическая участь постигла сменного дежурного инженера Филиппа Григорьевича Быкова, начальника Облученской электростанции Александра Косинова, старших бухгалтеров Александра Васильевича Хрипача (нет данных) и Николая Ивановича (Васильевича) Федотова. Весной и летом 1937 года были репрессированы облученцы: инженер Николай Колесников, начальник Облученского отделения службы движения Николай Николаевич Чернышов (нет данных), старший бухгалтер первой дистанции связи Иван Григорьевич Григорьев (нет данных).

Изучая документы того страшного периода, я обратил внимание на один очень интересный и характерный факт в стенографическом отчете II областной партийной конференции, состоявшейся 21—26 мая 1937 года. На ней выступил секретарь узлового парткома Облучья Василий Константинович Зайцев — коммунист ленинского призыва: «Депо Облучье и 1 отделение являются важнейшими политическими и стратегическими пунктами. Понятно, что японская контрразведка в них крепко поработала и насадила в нем шпионов и вредителей. Один только факт — разоблачено 40 прямых врагов и 13 из них расстреляны, говорит, насколько серьезно засел в депо враг. Каждый месяц было 4—5 крушений. Из 50 паровозов работали 15—18, остальные все время ремонтировались. Обком партии окончательно дезориентировал нас, так как он исключенных за антисоветские дела Лапицкого, Заезженного и Гришко восстанавливал в партии и приписывал нам перегибы... »30

Через три дня после своего выступления на областной партконференции В. К. Зайцев был арестован. Он стал очередным, 41-м разоблаченным «врагом народа». Его обвинили в том, что «он не разоблачал гнусную вредительскую работу врагов народа Лапицкого, Вороны, Городскова, Паникаровского, а был тесно связан с ними, вместе с ними устраивал пьянки (ходили друг к другу на квартиры в гости), не реагировал на сигналы коммунистов. Зайцев же сам протаскивал троцкистов на партийную работу, зажимал критику. После ареста Вороны, Городкова, Владимирова, Паникаровского, при исключении их из партии формулировал исключение не как врагов народа, а как арестованных НКВД. Зайцев не мобилизовал коллектив на разоблачение врагов народа».

25 сентября 1937 года на заседании Бирского райкома ВКП(б) Зайцева исключили из партии, как врага народа , и через месяц расстреляли (28 мая 1938). (Сам Зайцев на бюро райкома партии не присутствовал, он находился в тюрьме, где из него уже выбивали необходимые НКВД «признания»).

Но пострадало от репрессий не только локомотивное депо Облучья. Полностью были уничтожены руководители областного узла связи. В июне 1936 года на Дальний Восток приехал нарком связи СССР А. И. Рыков. После смерти Ленина он до 1930 года возглавлял Совнарком СССР и был в тот период членом Политбюро ЦК ВКП(б). Это был известный политический деятель. Позже, в марте 1938 года, его вместе с Н. И. Бухариным и другими известными в стране болыневиками-ленинцами расстреляли, как одного из руководителей московского право-троцкистского центра.

Побывал А. И. Рыков и в Биробиджане. На вокзале в областном центре его встречали, как почетного гостя, хлебом и солью. Рыков сразу заметил, что на вокзале нет его смоленского земляка и друга еще со времен Гражданской войны Хавкина. Они часто встречались в Москве, куда Хавкин частенько приезжал по делам области. Аншин сказал, что первый секретарь обкома в эти дни находится в командировке в Блюхеровском районе. Рыков попросил передать другу записку. Он просил, чтобы в течение его пребывания в Биробиджане (двух дней) тот нашел возможность встретиться с ним. Увы, такая возможность им не представилась (или Хавкин умышленно избежал ее?). Возможно, это спасло Хавкину жизнь.

Но вот тех, кто все-таки встречался с наркомом связи, постигла трагическая участь. Это касается руководителей областного узла связи. Речь идет о бывшем начальнике областного управления связи Науме Пивоварове и его коллегах.

Решение бюро обкома ВКП(б) от 24 октября 1937 года: «За враждебную работу в организациях связи и тесную связь с врагами народа Пивоварова с работы снять и материалы о нем передать в следственные органы. Поручить обкому ВЛКСМ решить вопрос о пребывании Пивоварова в комсомоле».

В чем все-таки был обвинен этот молодой двадцатипятилетний руководитель? В одном из документов архива обкома КПСС (в настоящее время, находящегося в Государственном архиве ЕАО) было записано, что «организовав помпезность и шумиху (вывешивание лозунгов и портретов Рыкова, организация банкета-попойки) Пивоваров долгое время находился наедине с Рыковым в его вагоне и являлся главным организатором помпезности в период приезда в Биробиджан... »

Наум Пивоваров был очень энергичный, увлеченный, талантливый организатор, человек, который немало сделал для создания в области линейной и почтовой связи. По сути, он был первым руководителем в истории этого предприятия. Пострадал же Наум Абрамович Пивоваров только лишь за участие в ужине в связи с приездом в Биробиджан наркома связи Рыкова (нет, он обвинялся в принадлежности к правотроцкистской организации в ЕАО).

1 ноября 1937 года решилась судьба Семена Павловича Хавкина (нет данных), 1910 года рождения, кандидата в члены ВКП(б), начальника административно-хозяйственного отдела областного управления связи. В принятом по нему решении было записано: «Работая в областном управлении связи, Хавкин был связан с Пивоваровым, являлся его верным последователем, выступал в защиту Пивоварова на комсомольском собрании. Хавкин Семен Павлович является родным братом бывшего первого секретаря обкома ВКП(б), разоблаченного как враг народа, был в тесной связи с ним, и во время разоблачения брата давал лживые телеграммы в крайком партии с тем, чтобы исказить действительное положение дел о Хавкине Матвее. Хавкина Семена Павловича за связь и пособничество врагам народа Матвею Хавкину и Науму Пивоварову, за двурушничество из кандидатов в члены ВКП(б) исключить». Судьбы обоих братьев были идентичны. Семен Хавкин пробыл в лагерях и тюрьмах около 17 лет... (у Хавкина Мордуха (Матвея) было 4 брата - Самуил, Рувим, Борис, Соломон, и сестра Соня, и все они были Тевелевичи, и лишь Мордух имел партийный псевдоним – «Матвей Павлович»).

Руководство краевого управления НКВД нередко упрекало своих коллег из ЕАО, что область отстает по арестам контрреволюционеров и других врагов народа. На самом деле областные чекисты работали достаточно усердно: партийные комитеты даже не успевали за ними исключать людей из партии, а снимали с учета уже только после исполнения приговора, будь то различные сроки лишения свободы или высшая мера наказания.

С партийными билетами отправились в тюрьму начальник цеха Лондоковского известкового завода Юрий Эльманович Штраксаль (нет данных), председатель облпромсоюза Шлема Телевич Шпарага (нет данных), бухгалтер облпотребсоюза Соломон Семенович Авербаум (нет данных), Шлема Яковлевич Гольдберг, Герш Шлем-Меерович Черешня, председатель правления артели «ИКОР» Эля Абрамович Спектор (нет данных), райуполномоченный управления заготовок по Смидовичскому району Игнат Антонович Шайдукис (нет данных), директор базы облпотребсоюза Б. С. Шерман (нет данных), директор Дальторга (сборщик посуды Евторга) Исаак Маркович Гельберг и другие.

В конце апреля и начале мая 1937 года по приговору военной коллегии в Хабаровске были расстреляны начальник городского строительного управления Залман Шмуйлович Мартов (начальник городского строительного участка «Бирстроймонтаж» Маршов Залман Шмулович) и начальник строительства Биробиджанского обозного завода Муштаков. Приговор был короткий: расстрелять за «вредительство и шпионаж в пользу империалистической разведки» (Маршов обвинялся по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР в том, что с 1934 года он являлся участником правотроцкистской террористической и вредительской организации в ЕАО, по заданию ее руководителя Хавкина проводил вредительскую работу в профсоюзах, срывая оргмассовую работу на промышленных предприятиях, а также проводил вредительство на обозном заводе; Муштаков обвинялся по ст. ст. 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР в том, что он, являясь в прошлом участником антисоветского троцкистского подполья, проводил вредительскую работу на Мурманской, а затем на Московско-Белорусско-Балтийской дороге, в Наркомводе, на строительстве обозного завода в Биробиджане).

Маршова и Муштакова в области знали практически все. Их не просто знали. Им многие даже завидовали, в особенности последнему: ведь он возглавлял строительство завода, возводящегося по личному указанию Иосифа Сталина. Да и дела на строительстве завода шли поначалу неплохо. Еще на II съезде Советов ЕАО, в ноябре 1936 года, Муштаков бодро рапортовал: «Мы приехали строить сюда в апреле сего года. Мы знали, что строить здесь, в условиях тайги, будет тяжело. Сроки даны жесткие. Но документ о постройке нашего предприятия был подписан лично Сталиным. Ни одна фирма в мире не могла похвастаться таким документом. Прошло шесть месяцев, и на площадке, которая раньше оглашалась только кваканьем лягушек, теперь есть мощные железобетонные производственные цеха. Трудящиеся нашей площадки обеспечены хорошим жильем, переселенцы благоустроены. Мы обещали строить магазин, мы его построили, обещали выстроить на территории завода звуковое кино — оно имеется... » 31

Но уже спустя несколько месяцев в отчетном докладе обкома ВКП(б) на II областной партийной конференции ЕАО, состоявшейся 21—26 мая 1937 года, отмечалось, что «21 декабря 1936 года Муштаков издал приказ на сдачу цехов №№ 1, 3, 4, 5 и 7, но ни один из них полностью к сдаче готов не был. Отсюда была сорвана и производственная программа первого квартала. Качество работы — вредительство. Вывод: надо быстро ликвидировать последствия вредительства контрреволюционеров, троцкистов, зиновьевцев, диверсантов, шпионов в области ... «32

Меры последовали незамедлительные: честные и порядочные люди вскоре были расстреляны, в том числе и Муштаков.

На обозном заводе деятели из НКВД вообще раскрыли «антигосударственный» заговор, в результате которого в 1938 году были расстреляны: слесарь Илья Блякер (правильно – Бляхер), слесарь Гирш Львович Гольберг, новый начальник строительства обозного завода, заменивший на этом посту Муштакова, Август Иванович Гройсберг (нет данных).

Трагическая судьба постигла семью Гончаровых. Пять родных братьев, работавших на обозном заводе, — стрелок-охранник Илья Егорович, табельщик Василий Егорович, кузнец Тимофей Егорович, сторож Семен Егорович и стрелок-охранник Прокопий Егорович были в один день арестованы как члены антигосударственного заговора и все пятеро расстреляны также в один день 27 октября 1938 года в г. Хабаровске.

Та же участь постигла директора Лондоковского известкового завода Георгия (Герша) Залмановича (возможно - Зельмановича) Саковского. Его обвинили в том, что завод, строившийся с 1931 года на протяжении пяти лет, так и не был сдан к 1 января 1937 года.

Репрессиям подверглись и два руководителя Биробиджанской швейной фабрики. В начале было возбуждено уголовное дело против Григория Абрамовича Хейсона — директора фабрики. Его обвинили в создании на фабрике «черной кассы», через которую было израсходовано свыше 400 тысяч рублей, и нарушениях финансовой дисциплины. На самом же деле эти деньги были перечислены в областной и городской бюджеты для благоустройства Биробиджана в связи с приездом в начале 1936 года Л. М. Кагановича. Но Хавкин сумел тогда спасти Хейсона от ареста.

Но не повезло другому директору фабрики — Шевелю Гершевичу Соскину. Его арестовали за вредительство. На самом же деле органы НКВД арестовали его в связи с возбуждением уголовного дела на некоторых руководителей строящейся фабрики (Лурье, Остренко) в связи с некачественным вводом в эксплуатацию котельной фабрики.

За несвоевременный ввод временной электростанции поплатился своей жизнью начальник строительства Морейко (правильно – Морейно). Репрессиям подверглись также директор Евторга Райский, управляющий «Дальместпромом» Лурье и его заместитель Остренко, директор гастронома Петр Яковлевич (Николаевич) Протопопов и многие другие, непосредственно связанные с развитием экономики Еврейской автономной области.

Репрессиям подверглись не только руководители партийных и советских органов, предприятий и организаций, но и рядовые рабочие, крестьяне, простые, не облеченные властью люди. Булгаков Григорий Прохорович, 1902 (1904) года рождения вместе с Пивоваровым, Семеном Хавкиным проходил по делу Рыкова. Его взяли 14 апреля (10 июля) 1938 года, а через две недели (31 августа 1938) расстреляли. Это был один из лучших специалистов областного управления связи (это был простой шофер, водитель областного управления связи).

Иван Петрович Паладин (нет данных), 1913 года рождения, был арестован в ноябре 1937 года. Он вспоминает: «Следователи всячески старались выбить из пас признания, обещали отпустить сразу после подписания нужной бумаги. И многие попадались на эту «удочку». Однажды с допроса пришел Анисим Дружинин (житель села Союзное Сталинского района) и предложил своему брату Михаилу подписать все, что от них требовали следователи. Через несколько дней их обоих увели из камеры. Больше мы их не видели. Всем стало ясно, что с ними сделали».

Семен Копелевич Иткин в 1936 году был направлен в Биробиджан на должность председателя облпромсоюза. Он был арестован в июле 1937 года. Следствие по делу шло почти год. Его пытали самыми изощренными способами, требовали назвать соучастников. Пытки были страшными: заламывали руки и били по затылку. Облив водой, приводили в сознание и снова били. В ходе следствия допрашивали жену, предлагали отказаться от мужа. Но семья своего отца и мужа не предала. 33

Трудно понять логику вождя и его опричников. Молох репрессий глотал и случайных людей, но чем дальше, тем организованнее становилась эта тотальная война с собственным народом. В первую очередь уничтожались — независимо от партийной принадлежности — прежде всего те, кто еще был способен оценивать события, мыслить, да просто сохранял индивидуальность. Такие выделялись из общей массы. Они не напивались до смерти, не бездельничали, не воровали. Они трудились от зари до зари ради благополучия своих детей, своей семьи.

С особой жестокостью это проявилось на селе. Если в период создания колхозов был формальный повод для репрессий — неприятие «общего котла» для работяги и бездельника (на Дальнем Востоке удар был направлен прежде всего на казачество), то после окончания массовой коллективизации объектом особо пристального внимания органов НКВД стали руководители коллективных хозяйств, наиболее грамотные и трудолюбивые колхозники. И даже тогда, когда кулаки были уничтожены «как класс» областные газеты все еще печатали материалы о саботаже и активной борьбе кулаков против колхозного строя, о массовом уничтожении скота. Так, 21 марта 1937 года газета «Биробиджанская звезда» писала следующее: «Внутри страны против нас хитрые враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас все, что отжило свои сроки, отведенные историей, и это дает нам право считать себя еще в состоянии гражданской войны».

Этой гражданской войне не видно было ни конца, ни края. Вот только шла эта война как-то уж довольно-таки странно. Трудно было понять, кто с кем борется и воюет. Вроде бы свои против своих.

В то же время, ни в одном документе тех лет, которые мне удалось пересмотреть в великом множестве, я не нашел ни одного факта, чтобы на кого-то из коммунистов в области было совершено покушение или таковой был убит. Однако в селах продолжались массовые аресты, а за ними следовали казни. Долго с арестованными не разбирались. Смертные приговоры штамповались быстро и сразу же приводились в исполнение. Ну, а те, кому «повезло», получали сроки от 10 до 15 лет, немедленно отправлялись в места лишения свободы, которых в стране было больше чем театров, больниц, библиотек и других культурных учреждений.

Коса репрессий не разбирала, кто какой национальности. Она косила русских, украинцев, белорусов, корейцев, евреев, и многих, многих других. В ежовско-бериевских лагерях были равны и малограмотный амурский крестьянин, и интеллигент-еврей.

По решению пресловутой тройки НКВД по Дальневосточному краю 8 мая 1937 года были расстреляны наши земляки-крестьяне: Иван Носырев (речное пароходство, Хабаровск, расстр. 19 августа), Прокопий Пешков (судоходный старшина, Хабаровск, расстр. 19 августа), Василий Ушаков (расстр. 19 августа) и еще 11 человек.

А 26 мая 1937 года военный трибунал ОКДВА приговорил к расстрелу хлеборобов села Союзного Спиридона Домошенкина, Ивана Шелотугина (правильно – Шелопугин), Куприяна Налобина.

Наши земляки нередко оказывались за решеткой по сфальсифицированным показаниям арестованных и доносам. В результате вот такого навета в мае 1937 года был арестован, а затем и расстрелян как пособник «троцкистско-зиновьевской банды» (хотя он в глаза не видел ни одного члена этой рожденной в недрах ЧК «организации») председатель колхоза «Урмиец» Смидовичского района Моисей Менделевич Горбовицкий.

Только в одном селе Екатерино-Никольском Сталинского района в 1937—1938 гг. было репрессировано около 150 хлеборобов. Председатель местного колхоза имени Сталина Александр Кузьмич Карепов был одним из самых грамотных крестьян. За его плечами было восемь классов, по тем временам это было очень неплохое образование. По воспоминаниям тех, кто его знал, это был смелый, гордый и решительный человек. Его даже в шутку селяне называли екатерино-никольским Мелиховым. С ним вместе были арестованы и ушли в небытие крестьяне Г. В. Литвинов, И. К. Гусев, Н. М. Карепов, В. А. Чугуевский (10 лет ИТЛ), И. А. Ваулин и многие другие.

Летом 1937 года арестовали жителя села Самара Сталинского района Виссариона Игнатова. В этом же селе был расстрелян вместе со своими старшими детьми Алексеем и Михаилом Петр Григорьевич Тонких (нет данных).

Не выдержал пыток в хабаровской тюрьме и умер в возрасте 27 лет бывший тракторист колхоза «Тревога» Александр Воронов. Он был секретарем комсомольской организации села Дежнево Ленинского района (Здесь трудно что-то понять. Колхоз «Тревога» - это с. Дежнево. Там было два Александра Вороновых. По возрасту ни один не подходит. Но скорее всего, речь об этом: Воронов Александр Иванович, 1910. Бригадир тракторной бригады Усть-Сунгарийской МТС. Место жительства: Дежнёво. Но он не умер в тюрьме, а расстрелян 18.03.1938 в Хабаровске. Может быть этот - Воронов Александр Николаевич, 1900. Тракторист колхоза «Тревога». Место жительства: Дежнёво. Но этому не 27 лет, и он тоже был расстрелян 31.08.1938 в Хабаровске).

11 ноября 1937 года в Хабаровске был расстрелян заведующий хозяйством Екатерино-Никольской больницы Петр Николаевич (Иннокентьевич) Чешкин.

18 лет провел на Колыме уроженец села Михайло-Семеновское (Ленинское) (уроженец и житель с. Дежнева) Илья Иннокентьевич Лесков.

Иван Павлович Елин (вообще нигде никаких данных об аресте нет) — житель села Ленинское, 1914 года рождения, в 1934 году закончил Ростовский педагогический институт, а через год уже был арестован как «троцкист», провел на Колыме 10 лет. Он вспоминает: «Привезли пас во Владивосток, поселили в бараки по 500 человек. Все знали, что дальше путь — на Колыму. Понимая это, заключенные не выходили из бараков. Охранники стали нас выгонять силой, стрелять и гнать вдоль набережной. В этот момент кто-то запел, а остальные подхватили: «Вихри враждебные веют над нами ... » К стоящему пароходу заставляли плыть. Не все умели плавать ... Многие тонули тут же ...». Иван Елин был реабилитирован только в 1989 году.

В те годы в сельском хозяйстве ЕАО было действительно немало бед и трудностей. Его развитие оставляло желать лучшего. Но в докладах, на совещаниях, пленумах, собраниях, где речь шла о развитии этой отрасли, звучало очень много странных и совсем не относящихся к этой отрасли фраз. Например, таких: «Неудовлетворительный ход строительства переселенческих колхозов в области при колоссальной помощи государства объясняется тем, что в переселенческом колхозном строительстве особенно много навредили троцкистско-бухаринские выродки и их сподручные — буржуазные националисты». Или другая фраза: «Враги народа нанесли много вреда, но сорвать переселенческое колхозное строительство им не удалось»34

Из воспоминаний Ильи Иннокентьевича Лескова — уроженца села Дежнево Ленинского района:

«Родился и вырос я в селе Дежнево, в семье выходцев из Забайкалья. Родители, как и деды, крестьянствовали. А вот меня потянуло посмотреть Дальний Восток. Думаю, что по молодости. Сверстники уговаривали поехать на Сахалин и выучиться рабочей профессии. Я приобрел там специальность столяра. Поработал немного. В конце 1937 года приехал в отпуск, на родину, в Ленинский район, да так и остался. Весной мне предстояло идти служить в Красную Армию. Посчитал, что разумнее до призыва побывать дома. Работал по специальности в машинно-тракторной станции.

Первого марта 1938 года меня пригласили в сельсовет и приказали принять сельский магазин. За три дня я принял лавку от прежнего заведующего. Еще три для торговал. Шестого марта в магазин ввалились военные и арестовали меня. Не дали даже домой заглянуть и хотя бы проститься с убитыми горем родителями.

Привезли в Блюхерово. Допросы начались сходу: где был, где жил, с кем дружил, переписывался? Вины за собой я никакой не чувствовал. Скрывать от властей мне было нечего. Откровенно отвечал на вопросы и недоумевал: почему же меня арестовали?

Когда сообщил следователю, что около года пробыл на Сахалине и жил у Федора Чивалова, вот тогда мне, совсем молодому и неопытному в жизни человеку, предъявили обвинение: «Илья Лесков — шпион». Арестованный в Охе Сахалинской области Федор Чивалов якобы признался, что завербовал меня в агенты иностранного государства и специально направил в Еврейскую автономную область с целью сбора сведений о воинских частях, пограничных заставах, укрепрайонах. Даже называли предполагаемые средства доставки секретных данных. «Установив», что я матерый шпион, стали требовать от меня признания в создании мною сети агентов. О многом, в чем обвиняли меня местные чекисты, я вообще слышал впервые: какие-то тайники, явки, связные... Где я, малограмотный сельский хлопец, едва научившийся читать и считать до сотни, мог услышать такое? У меня не укладывалось в голове, откуда у них такая информация обо мне. Я сам ни о чем не знаю, а они, оказывается, обо мне все знают. Следователи хорошо освоили свое черное ремесло. К такому выводу я приду, конечно, позже. Они и не таких «зеленых», как я, побоями и пытками, психологическими атаками вынуждали «признаваться» в несовершенных преступлениях.

Не сомневались они в своей победе и надо мной, неискушенным в тонкостях жестокой игры. Допросы продолжались дни и ночи. Следователи менялись, а я перед ними один. В ход пошли активные методы допроса. Это понял я, пройдя тюремные и лагерные университеты. А тогда терялся в догадках. Вроде бы свои, советские люди, защитники рабоче-крестьянской власти, а почему мне заворачивают руки за стул, скрепляют железными браслетами и бьют по самым больным частям тела? Били с остервенением и злостью. Истязания продолжались десятки суток. 16 марта я не выдержал, нашел спрятанный кем-то нож, наставил его на сердце и, падая на пол, постарался попасть сердцем на нож ... Очнулся я в луже крови, но, к сожалению, живой. Тогда и сказал себе: «Пусть что хотят, то и делают со мной».

В четыре часа утра меня, еле живого, избивая прикладами винтовок, привели на допрос. Снова, в который раз заломили руки за спинку стула, закрепили наручники и начали жестоко избивать. Потеряю сознание — обольют холодной водой и опять железные удары по лицу, животу. Особенно больно становилось, когда окованные металлом сапоги ударяли ниже пояса... И вопросы, вопросы — один за другим: «Говори, кто тебя завербовал, кто состоял в твоей антисоветской организации?» И я, каюсь сейчас, стал называть «завербованных» мною людей. Человек шесть вспомнил.

Мне развязали онемевшие и распухшие руки и я расписался. Хотя тех шестерых по моему оговору и не арестовали, но тяжкая судьба и их не миновала — их взяли на основании «показаний», выбитых у других крестьян.

Вырванная грубой силой подпись дорого обошлась мне и исковеркала всю дальнейшую жизнь. Началась долгая этапная одиссея. Блюхерово, Биробиджан, Хабаровск, Владивосток. В мае 1938 года я был уже в Магадане. Привезли нас, горемычных, за 500 километров от порта на прииск Штурмовой, где содержалось пятнадцать тысяч человек, большинство, как и я, были осуждены по 58-й статье.

Меня запрягли в тачку. Дней десять давали по килограмму хлеба и немного баланды, без второго блюда. А потом пайку срезали до 600 граммов в сутки. Работали мы по 15 часов в день. Можно ли было на таком скудном рационе выполнять свою норму? Вот и появлялись «саботажники», т. е. не справляющиеся с заданием. У нашего начальника лагеря — судьи, прокурора и палача в одном лице, разговор с такими был короткий: расстрел.

Обычно перед отправкой на участки начальник лагеря поднимался на трибуну и зачитывал притихшему строю заключенных список расстрелянных ночью. Свою короткую речь он заканчивал: «За невыполнение норм всех ждет такая же участь».

Каждую ночь казнили человек по 60—70. Когда расстреляли 44 наших товарищей по несчастью, мы даже удивились. Мало что-то. Но были и рекордные дни. Однажды казнили сразу 97 человек. Вот такая печальная арифметика получилась.

Я со дня на день со страхом ждал, когда и меня уведут на спецобъект- лагерь, где специально выделенные охранники приводили приговоры начальника лагеря в исполнение. Работу эту считали «вредной». «Расстрельщи- ков» поили водкой до начала казни и после. Среди живодеров иногда попадались люди, у которых после принятия спиртного просыпалась совесть. Не успевали поделиться сомнениями, как их тут же свои пускали в расход, чаще набрасывали подушку на лицо и душили — тихо, а главное экономно...

Мне был всего двадцать один год. Я так хотел жить! От неминуемого расстрела меня спас бригадир. К сожалению, имя и фамилию его запамятовал. Он меня ласково называл «сынок». Бригадир записал меня плотником в стройцех. И с прорабом тоже повезло. Он спросил: «Откуда, сынок?» Ответил: «Из Хабаровской области». Он обрадовался и произнес: «Так мы же с тобой земляки. Я из Читы». Позже узнал, что осудили его якобы за антисоветскую агитацию. Отсидел десять лет. Добавили еще десятку, чтобы помнил и уважал «отца народов». Первые впечатления, говорят, помнятся долго. С той поры, как я провел зиму 1938—1939 годов прошло более полувека. Но я помню многое в деталях. Это было что-то ужасное. На дворе шестидесятиградусные морозы, с севера дуют леденящие ветры, а мы в палатках. У многих из нас даже не было постелей — позабирали уголовники. Спали на голых нарах, да не йз досок, а из накатника — круглых бревен диаметром восемьдесят сантиметров. Многие мои товарищи в ту страшную зиму расстались с жизнью... » 35

В результате репрессий десятки сел обезлюдели, просто исчезли с карты Еврейской автономной области. Среди них: Союзное, Помпеевка, Катон и другие.

Адская сталинская машина уничтожала вместе с деревнями и селами целые семьи, династии, нередко целый род. К таким можно отнести: целую семью Балябиных из села Воскресеновка: из 6 членов семьи четверо были расстреляны. Из 11 членов семьи Барановых из села Михайло-Семеновское, арестованных в 1938 году, шестеро были расстреляны, в один день — 31 мая 1938 года в г. Хабаровске. Из 15 арестованных членов семьи Кареловых (правильно - Кареповых) — крестьян Сталинского района — 13 человек были расстреляны в августе- сентябре 1938 года.

Валерия Александровна Герасимова (правильно – Герасимович) из села Дежнево, у которой отец — тракторист Александр Воронов — был расстрелян 8 ноября 1937 года (Воронов Александр Иванович, 1910, урожен. с. Дежнёва, русский, бригадир тракторной бригады Усть-Сунгарийской МТС из Дежнёво арестован 15.12.1937, расстрелян 18.03.1938 в Хабаровске), вспоминает: «Тот год я хорошо помню. Урожай выдался отменный. Но убирать было некому. Замели подчистую еще уцелевших стариков и даже подростков. Пшеница сыпалась на корню, а зерно, что успели привезти на ток, загоралось в буртах.

Арестованных из окрестных деревень свозили в наше Дежнево и размещали в сарае. После обеда к селу причалил мрачный пароход. И потянулась эта униженная и оскорбленная масса крестьян, насильно оторванных от земли и родных очагов, под усиленной охраной к пароходу. Рядом с дюжими крепкими военными шли злые овчарки, готовые в любую секунду броситься на людей. От самой комендатуры арестованных сопровождали матери, жены, дети. Над селом неслись душераздирающие, нечеловеческие крики. Обезумевшая от горя толпа дежневцев и приехавших крестьян из Биджана, Нового, Башмака, Воскресеновки, Преображеновки двинулась вдоль берега по воде за пароходом. Картина была потрясающая. Казалось, сама река стонала и рыдала. Бедные женщины нутром чуяли: теперь крышка, помрут с голоду. Ведь увозили кормильцев. Тогда семьи были большие: восемь-десять человек в каждой. Ретивые сыщики и мародеры добирались до самых глухих, казалось бы, богом забытых мест края».

Молодая Еврейская автономная область, одновременно с ликвидацией истинных хлеборобов, рабочих, опытных хозяйственников одной из первых перенесла еще один очередной сталинский эксперимент, который был довольно «успешно» продолжен в годы Великой Отечественной войны, но уже в массовом порядке. Речь идет о депортации целых народов. И первый такой эксперимент пришелся на корейских граждан.

26 сентября 1937 года бюро Далькрайкома ВКП(б) приняло постановление «О выселении корейского населения из Смидовичского района и города Комсомольска-на-Амуре». Руководить депортацией корейцев было поручено пресловутой тройке. В нее вошли уполномоченный крайкома ВКП(б) Тонка- чев, уполномоченный крайисполкома Минский (председатель Смидовичского райисполкома), уполномоченный УНКВД по ДВК Борзов (начальник РО НКВД).

В постановлении была утверждена дата отправки эшелонов переселенцев-корейцев из Смидовичского района — 28 сентября 1937 года, станция погрузки — Ин. Но вот что удивительно. В постановлении говорилось о депортации корейцев из ЕАО только в Смидовичском районе, не упоминался район Сталинский, где корейцы жили очень компактно, занимая целые селения. Удивляет и тот факт, что репрессии против корейского населения начались 24 сентября, т. е. за два дня до того, как бюро Далькрайкома ВКП(б) приняло свое решение.

В этот день, в 4 часа утра, в села Благословенное и Екатерино-Никольское Сталинского района подъехали несколько десятков машин с работниками НКВД, и в течение четырех-пяти часов люди, оставившие почти все нажитое: дома, живность, вещи и самое главное землю, на которой трудились более 70 лет они и их предки, — были отправлены в областной центр. Здесь их ждали 60 вагонов для того, чтобы отправить их в южные районы страны.

Для многих из них, бывших наших земляков, этот путь стал последним в их жизни. Невозможно передать то горе, ту трагедию, которая постигла корейское население. Им даже не дали 24-х часов для того, чтобы подготовиться к отправке.

В чем же оказался виноватым целый народ? Фальсификация дел на корейцев — мужчин, обвинения в шпионаже в пользу иностранных разведок начались задолго до 1937 года. Еще в конце 1930 года только в одном селе Благословенном, где проживали только корейцы, были расстреляны 13 человек, которые попали в так называемый список «кулаков первой категории». Среди них: М.И. Пак (Пак Михаил Ильич, 1875. Выселен с семьей на спецпоселение на запольный участок «Созеро» Биробиджанского района на основании постановления Биробиджанского РИК от 05.03.1931), Т.Д. Югай (Югай Трифон Валентинович, 1874. Выселен с семьей на спецпоселение на запольный участок «Созеро» на основании постановления Екатерино-Никольского РИК от 03.05.1930), И.И. Хван (Хван Егор Егорович, 1877. Подлежал выселению с семьей в 1937 по национальному признаку), А.Г. Хван (Хван Анисим Герасимович (Георгиевич), 1897. Выселен с семьей на спецпоселение на запольный участок «Созеро» на основании постановлений Екатерино-Никольского РИК от 03.05.1930 и Биробиджанского РИК от 05.03.1931) и другие.

Еще 27 человек попали во вторую категорию кулаков, были выселены из села и отправлены в сибирские лагеря.

Тогдашние власти не доверяли никому, а уж корейцам подавно. И это определило их дальнейшую судьбу.

В недрах НКВД был сфабрикован «краевой корейский повстанческий центр», который якобы готовил вооруженное восстание против СССР. Его задачей было, ни больше ни меньше, «отторжение Дальнего Востока от России». Чуть позже такие же обвинения предъявят нескольким десяткам евреев. Более 4, 5 тысячи корейцев, проживающих в ЕАО в тот период, были депортированы из области в считанные часы (хорошо бы ссылку на источник, а то как-то не набирается такое количество. Было ли их столько на территории ЕАО в те годы?…).

У корейцев есть природная черта — трудолюбие. Эта прекрасная черта многим из них спасла жизнь. Бывшие жители ЕАО в конце 30-х годов успешно освоили огромные массивы в Кзыл-Ординской, Талды-Курганской и ряде других областей Казахстана и Узбекистана.

А 2 декабря 1937 года было опубликовано постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б). «За образцовое и четкое выполнение ответственного задания правительства по перевозкам, — говорится в нем, — СНК и ЦК ВКП(б) объявили благодарность начальнику УНКВД ДВК Люшкову Г. С. , всему коллективу сотрудников УНКВД ДВК и работникам Дальневосточной железной дороги, участвовавшим в выполнении этого задания». Далее постановление обязывает соответствующие органы представить к наградам особо отличившихся. «Ответственное задание правительства по перевозкам» — вот так было названо изгнание и насильственное переселение корейцев с Дальнего Востока, и в том числе из ЕАО. Это задание партии (пожалуй, единственное) было затем четко исполнено в отношении турков-месхетинцев, чеченцев, ингушей, осетинов, балкарцев, крымских татар, немцев Поволжья, карачаевцев и многих других народов (в СССР тотальной депортации были подвергнуты 10 народов: корейцы, немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары и турки-месхетинцы. Осетинов среди них нет). Сегодня обновленная Россия сполна вкушает «плоды» этих сталинских «решений» национального вопроса в СССР. Еврейская автономная область тоже.

Хотя сталинское «исследование национального вопроса» проводилось здесь как бы «от противного», вероятно, для проверки «основного эксперимента». Сначала добровольцев-евреев заманили в необжитые, далекие от традиционных мест проживания, земли, а затем закрыли канал, по которому могло идти пополнение области людскими ресурсами. Речь идет прежде всего об иностранных гражданах, которые, как уже говорилось, на первом этапе становления ЕАО, с энтузиазмом восприняли идею создания национальной области. Но почти сразу въезд для них был не просто затруднен, а фактически запрещен на официальном уровне.

Так, 10 сентября 1935 года за подписью В. Молотова Совнарком принимает постановление «Об утверждении правил о порядке въезда из-за границы в СССР трудящихся-евреев на постоянное место жительство в ЕАО». В документе указывалось: «Разрешается въезд из-за границы лишь лицам, принявшим гражданство СССР. Заявление о желании принять гражданство СССР и переселиться в ЕАО подаются евреями-иностранцами в Консульский отдел Полпредства СССР соответствующей страны. Необходимые заключения по заявлениям органы НКВД дают в месячный срок с момента их подачи».

ОЗЕТу предписывалось по всем заявлениям о переселении в ЕАО знакомиться с их подателями через своих представителей, командируемых в соответствующие страны для проведения этой работы. К переселению из-за границы в Еврейскую автономную область допускались только рабочие, служащие и кустари, имевшие квалификацию, а также земледельцы, не пользующиеся наемным трудом и физически здоровые. При переселении преимущество оказывалось лицам, родственники или близкие которых уже осели в области. Те иностранные граждане, которых пропускали в СССР, должны были дать письменные обязательства работать в ЕАО в местах, указанных КОМЗЕТом и облисполкомом, не менее трех лет на общеустановленных условиях переселения граждан СССР. 36

Это решение правительства Советского государства явно не добавило желания части еврейских граждан, проживавших за рубежом, приехать в Биробиджан на постоянное место жительства. В то же время в течение трех лет, с 1934 по 1937 гг. включительно, в ЕАО прибыло свыше полутора тысяч еврейских граждан из-за рубежа. Но подавляющее их большинство приезжали в область не как граждане СССР, а как иностранные туристы. Эта «лазейка», которую нашли для себя люди, чтобы на месте посмотреть, что из себя представляла тогда еврейская область и можно ли было с ней связывать свою судьбу, в дальнейшем очень дорого обошлась им, а в особенности тем, кто не успел покинуть ЕАО до 1937 года.

С октября 1935 года по март 1936-го в ЕАО из-за рубежа в качестве туристов прибыло: из Литвы — 109 человек, из Польши — 5, из Франции — 1 (Ева Бусенбаум — врач-рентгенолог), из Германии — 1 (киномеханик Макс Болинский). Из США приехал в Биробиджан известный писатель Эльяш Тобенкин. Он пробыл в области всего четыре месяца. Ему явно не понравилось здесь многое, в особенности состояние еврейского образования и культуры. Ему повезло. В апреле 1936 года он вернулся в США. А всего за этот короткий период (с октября 1935 года по март 1936-го) в ЕАО в качестве туристов прибыло 122 человека. 17 иностранцев в область не пустили. Им было отказано приехать в Советский Союз. 37

Урон Иосифович Шикирянский (нет данных) приехал в Биробиджан из Нью-Йорка в мае 1936 года. Подданство он получил в 1933 году. Приехал один, без семьи. И первый год своего пребывания в Биробиджане был счастлив. Работал на обозном заводе в 6-ом цехе, плановиком. В сентябре 1937 года, поздней ночью, за Шикирянским пришли два оперуполномоченных из МГБ (НКВД), и больше его уже никто не видел.

Та же участь постигла Бориса Моисеевича Строгача (нет данных). Он приехал из города Бендеры (Бессарабия). Работал главным инженером обозного завода. Его взяли вместе со всеми ведущими специалистами этого завода и директором Муштаковым. Комендантом обозного завода работал приехавший из Лондона Хаим Давидович Шальвель (нет данных). Его расстреляли в октябре 1937 года.

Расстрелян был и еще один иностранец, работавший начальником 6-го цеха обозного завода — Айзик Фишелевич Моргенштейн (нет данных). Он приехал из Польши с огромным желанием построить в области свою давнюю мечту — еврейское государство, завести здесь семью и вообще найти обычное человеческое счастье. Никто и никогда не найдет место, где покоится его прах. Никто и никогда не положит на его могилу цветы. Никто и никогда не вспомнит этого человека.

Та же участь постигла Мориса Самойловича Лауэра (нет данных), в 1931 году приехавшего из США и работавшего в Блюхерово в райфинотделе, И.В. Вайсера, приехавшего в 1931 году из Румынии и умершего (а может и убитого) в сталинских застенках.

Голда Абрамовна Лис-Вебер родилась в 1898 году в Польше. В 1916 году вступила в партию «Бунд», состояла там на профессиональной работе. В 1923 году в связи с безработицей в Польше решила эмигрировать в СССР.

Из воспоминаний Г. А. Лис-Вебер: «Границу я перешла нелегально. В Киеве получила временный паспорт, как перебеженка. В 1924 году поступила на работу на Киевскую трикотажную фабрику. Проработала я там 10 лет. В 1930 году с большим желанием вступила в коммунистическую партию. Училась в Одесском педагогическом институте. В 1936 году, после окончания института, приехала работать в ЕАО, преподавала историю в Биробиджанской еврейской средней школе № 2.

31 октября 1936 года первичная партийная организация исключила меня из партии за «связь с врагом народа» Либербергом. Меня обвинили в том, что я его знала еще в Киеве и что я по его просьбе передала в КОМЗЕТ записку, чтобы меня отправили на работу в Биробиджан, и за то, что я не изжила в себе бундовские традиции. В Польше у меня есть брат и сестра, с которыми я переписывалась». 38

В 1937 году Г. А. Лис-Вебер была арестована и судьба ее неизвестна (Вебер-Лис Голда Абрамовна, 1898, урожен. Польши, еврейка. Школьный учитель. Место жительства: Биробиджан. Арест. 20.11.1937 УНКВД по ЕАО. Осужд. 30.12.1937 Комиссией НКВД и Прокурора СССР как ЧСИР (член семьи изменника Родины) на 10 лет ИТЛ. Реабилитирована 23.09.1955 ВТ ДВО за отсутствием состава преступления).

В своей автобиографии Хаим Яковлевич Розин, расстрелянный в августе 1937 года (20.09.1938) как «иностранный шпион», пишет: «Летом 1932 года еврейская массовая организация при компартии США организовала группу переселенцев в Биробиджан. Я мечтал о Советском Союзе. Я был принят в группу переселенцев и 24 июля 1932 года приехал в Биробиджан... »39

Интерес, на мой взгляд, представляет судьба Гирша Эльевича Вайнтрауба. Родился он в Польше в 1907 году. С 14 лет работает слесарем на Львовской фабрике. В 1925 году он уехал в Палестину искать работу. Два года чернорабочим, а затем наборщиком в типографии. В 1931 году Гирш Вайнтрауб дал свое согласие ОЗЕТу поехать в Биробиджан, и уже в июле 1932 года он был на Дальнем Востоке. С августа по октябрь 1932 года он работал на Лондоковском известковом заводе. Гирш Вайнтрауб в своей автобиографии пишет: «В октябре завод послал меня учиться в педтехникум. В 1935 году я его закончил. В 1935—1936 гг. я работал учителем еврейского языка и литературы, а также английского языка в Валдгеймской школе. В 1936— 1937 гг. работал учителем английского языка в Биробиджане. В 1937 году работал научным сотрудником научной комиссии при облисполкоме (в лингвистическом секторе переводчиком)».

В феврале 1938 года Гирш Эльевич Вайнтрауб был арестован. Более 10 лет он отбывал в лагерях, в Магадане и Якутске ... (Вайнтрауб Гирш Эльевич, 1907, урожен. Польши, еврей. Школьный учитель. Место жительства: Биробиджан. Арест. 11.11.1938 УНКВД по ЕАО по ст. 58-10 УК РСФСР. 21.06.1939 уголовное дело прекращено, реабилитирован).

Марк Борисович (Беркович) Черный (правильно – Чарный) приехал из Франции в СССР в июле 1932 года. Работал в редакции «Биробиджанер штерн», а с июня 1935 года — секретарь научной комиссии. За границей у него оставались: в Варшаве — мать, в Париже — два брата и две сестры. Один брат сражался в Испании в рядах республиканской армии. Марк Черный пережил тяжелые времена сталинских репрессий. Он мечтал о том, что будет строить коммунистическое общество в Советском Союзе, что будет участником строительства первого в мире еврейского государства — ЕАО. Он действительно строил коммунизм, только на Дальнем Севере. И там, в ГУЛАГовских лагерях, он увидел настоящий коммунизм в сталинском варианте (Ничего он там не увидел… Он был осужден 15.08.1938 Комиссией НКВД и Прокурора СССР по ст. 58-1-а УК РСФСР к ВМН, и расстрелян 02.09.1938 в Хабаровске).

Искал свое счастье в далеком Биробиджане и приехавший из США в 1932 году Иосиф Абрамович Фаер. Он долгое время работал в Биробиджанской автоконторе. В 1938 году был репрессирован. 10 лет лагерей — такое «счастье» нашел он в ЕАО (арестован 18.11.1937, осужден 30.12.1937, расстрелян 29.01.1938 в Хабаровске).

Из далекой Аргентины в 1930 году по собственной инициативе приехал в Биробиджан Григорий Семенович Зайд. Он знал 8 языков. Работал до 1937 года уполномоченным комиссии горсовета по работе с переселенцами. Его видели в марте 1937 года в камере Биробиджанского МГБ, а затем в Хабаровской тюрьме, где он ждал приговора. Был расстрелян в июне 1938 года, как «троцкист и немецкий шпион»... (Зайд Григорий Семенович, 1898, начальник строительства ТЭЦ. Арестован 07.07.1938, а 31.03.1939 уголовное дело прекращено за недоказанностью обвинения, вышел на свободу).

Можно перечислять фамилии до бесконечности (да уж лучше не надо – устал исправлять…).

В первой своей книге «Как это было» я довольно подробно описывал создание в области коммуны под названием «ИКОР». С 1931 года в нее вливаются иностранцы, приехавшие в качестве добровольцев из США, Аргентины, Польши, Франции, Румынии, Германии, Литвы, Латвии и других стран. Репрессии 1937—1938 годов не обошли стороной и эту известную коммуну.

Из воспоминаний Анатолия Марковича Подольского:

«В 1933 году моего отца — шорника из Украины завербовали в Биробиджан. Помню, что ехали мы почти месяц на поезде под названием «Максимка». В районный центр поезд прибыл в апреле 1933 года. Отца определили на работу в типографию разнорабочим. А 2 мая этого же года по желанию отца наша семья приехала жить в коммуну «ИКОР».

Хорошо запомнил многих людей — Левинзона. например, очень красивого, высокого и статного мужчину. Вообще в «ИКОРе» все были как на подбор — высокие, стройные молодые люди и почему-то все в основном холостяки. Особенно хотелось бы выделить двух икоровцев, приехавших из США — Пумштейна и Эдлина. Не помню, как их звали, но никогда не забуду, какие это были веселые, жизнерадостные люди. Где они — там смех, шутки, веселье.

А Эдлин (нет данных) был вообще душой коммуны. Этот балагур и весельчак был самым маленьким по росту среди иностранцев-коммунаров, лысым. Он и внешне выделялся: всегда ходил в красных ботинках, комбинезоне серого цвета с застежками-молниями. Во время работы он был малоразговорчив, зато в свободное от работы время выплескивал накопленную энергию.

Работал Эдлин и заведующим складом, и ночным сторожем. Нередко его можно было увидеть на корчевании, севе, рыбалке, уборке сои.

В январе 1938 года Эдлин неожиданно исчез из колхоза. Впоследствии мы узнали о его аресте. В конце 50-х годов его видели в Москве. После 15 лет ГУЛАГа Эдлин вернулся в столицу.

Неожиданно исчезли из коммуны земляки из Аргентины Ича Лерер (нет данных) и мастер на все руки наш лучший стекольщик Арон Шнур (нет данных). А через некоторое время и их жен вместе с детьми выслали в Сибирь.

Более десяти лет провел в сталинских застенках также переселенец из Аргентины Цукерман (нет данных). Он вернулся в 1956 году реабилитированным, но уже безнадежно больным.

Однажды ночью арестовали единственного в «ИКОРе» ветеринарного врача — эмигранта из Польши Треновского (нет данных). Судьба его неизвестна.

Любимцем «икоровцев» был переселенец из Германии Цанге (нет данных). Он работал сначала шофером-механиком, а затем кузнецом. В его распоряжении были все моторные лодки и катера коммуны, а затем и колхоза. Он непосредственно отвечал за их исправность. Осенью 1937 года Цанге также неожиданно для всех исчез. Его видели в последний раз в 1939 году в Кимкане (Бирлаг) на лесоповалах.

Работал в «ИКОРе» еще один еврей из Германии по фамилии Ханефт (нет данных). Он ведал всем бухгалтерским хозяйством. У него была очень симпатичная жена и двое маленьких сыновей Макс и Вилли. Все знали, что Ханефт был тяжело и безнадежно болен — он страдал раком желудка. Все его жалели. Только сам он старался не показывать, что у него что-то болит, был всегда подтянут, строг и рассудителен. В январе 1938 года он умер. Хоронили его всем колхозом в Камышовке. Но через две недели, ночью, за ним, вдруг, приехали из Биробиджана уполномоченные из НКВД. Не поверив родственникам, которые сказали, что Ханефт умер, и даже предъявленным в качестве доказательства документам, они наутро заставили мужиков раскапывать могилу. И только убедившись, что в гробу лежит действительно тот самый Ханефт, и сфотографировав труп, они уехали восвояси.

Репрессирован был также Сухой, но вскоре его выпустили. Уже после войны этот переселенец из Южной Америки работал механиком на Волочаевской МТС ... »

Из воспоминаний Ильи Исааковича Блехермана:

«Сухого взяли ночью. Через два месяца он вновь появился в колхозе. После рассказывал, что все полицейские мира должны поучиться у наших чекистов, как надо «выбивать» показания. Так, как они издеваются над человеком, никто не умеет. Он подписал нужный им документ. Старый революционер, Иосиф Сухой (нет данных) прошел все ужасы подпольной работы в Аргентине, сидел в польской тюрьме, но такого вандализма не видел ..»«.

Из воспоминаний Софьи Моисеевны Неудачиной:

«Мы приехали в «ИКОР» в 1932 году из Кировограда. С нами вместе добирались с Украины в Биробиджан семьи Брагинских, Пищиц, Спольских и Вербицких.

Жили мы в «ИКОРе» до 1935 года. Хорошо помню выходцев из разных стран: Румынии — Михаила Шлафита, из Германии — Ханефта, из США — сестру и брата Элизабет и Митчела Беккер, братьев Шаю и Жоржа Коваль. Учителями в Соцгородке были Левин и выходец из Польши Вайсер. Они окончили Биробиджанское педагогическое училище.

Шимон Горенштейн приехал в «ИКОР» также из Польши. Он там занимался революционной подпольной деятельностью. В ноябре 1937 года за ним пришли. А чуть позднее его расстреляли.

Икоровцев брали не только ночью. Пумштейна (правильно – Пимштейн), например, а также американского журналиста Сугальского (нет данных) и некоторых других арестовали днем, на своих рабочих местах. Не вернулся из Колымы и наш учитель Вайсер».

Анатолий Маркович Подольский вспоминает:

«Кто мне еще очень запомнился? Наш председатель коммуны Иосиф Форер. Это был молодой и довольно симпатичный интеллигентный человек. Высокого роста, крепкого телосложения, не по годам эрудированный. Сам он переселенец из Аргентины. Женат. Его жена Нина родила ему трех сыновей — Маэлса, Револьда, третьего мальчика по имени не помню, но по-моему его звали Вилен. (Все имена в честь революционеров: Маркса, Энгельса, Ленина).

В ноябре 1937 года, ночью за Форером пришли. Больше мы о нем ничего не слышали. Ходили слухи, что его видели до войны на лесоповалах в Кимкане. Но это были только слухи. По всей видимости, нашего председателя расстреляли, как и его многих друзей, земляков из Южной Америки. » (Форер Иосиф Исаакович, 16.09.1905, урожен. с. Сосновка Гродненской губ., Польша, еврей. Председатель колхоза «Икор». Арест. 20.11.1937 УНКВД по ЕАО. Осужд. 04.01.1938 Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 58-10 УК РСФСР на 10 лет ИТЛ. Отбывал наказание в Коми АССР, где 17.05.1946 умер).

<...>

О методах добычи «показаний» в НКВД написано немало. Добавим свидетельство о методах работы биробиджанской «охранки».

Из воспоминаний Иосифа Баскина:

«В конце апреля 1938 года меня срочно вызвали в Биробиджан по неотложному делу. Я обрадовался. Наверно, удастся побывать дома, переночевать в семье, обнять жену и сыновей. Дорога была разбита, вся в ухабах, но это не портило мне настроения. Я все время помнил: сегодня встречусь с товарищами, увижу жену с детьми. Остановились на площади у здания обкома.

Иду коридорами обкома заглядываю в кабинеты — везде новые, видимо недавно назначенные, незнакомые мне люди, почти все русские. Из знакомых встретил только Соню Лерлшн, инструктора сельхозотдела. Она была одна в отделе. Захожу и плотно прикрываю за собой дверь. Говорим почти шепотом.

— Что нового? Где люди?

— Ой, не спрашивай, Иосиф! Почти всех взяли. Мы с тобой, видимо, последние из могикан.

— Соня, ты что-нибудь слышала о тех, кто в тюрьме? О процессе Левина, Либерберга?

— Никто толком ничего не знает. Слышала, что их держали в товарных вагонах на станции. Говорили, что тюрьма переполнена (Левин ездил в Аргентину агитировать за приезд в Биробиджан в 1930 году. — Д. В. ).

—  А где их судили?

— Этого я не знаю. Можно предположить — по приговору, что оба состава обкома судили вместе.

—  Странно. Всем известно, что между ними мало общего.

— Ты наивный человек. Ничего странного. Сварили из них обоих одну кашу — от всех разом и избавились...

... Я зашел в кабинет второго секретаря обкома Ивана Афанасьевича Смирнова. Его недавно прислсиш из Хабаровска. На мой вопрос о причине вызова, помощник Смирнова круто меняет тему разговора.

—  Вы хорошо знаете Брагина, ныне арестованного?

В голосе его слышатся новые, властные и требовательные нотки. Я вопросительно смотрю на него: что это, допрос?

—  Звонил сюда Суворов из ГПУ. В 1938 г. не ГПУ, а УНКВД по ЕАО.  Ему нужны некоторые данные об арестованном. Просил, если вы приедете, чтобы зашли к нему.

—  Странно, зачем я ему понадобился? Все данные о коммунистах имеются в обкоме.

— Ну, не знаю. Вы вместе работали. Что-нибудь, наверное, требуется прояснить? — он пожал плечами.

И я направился в ГПУ. Я убеждал себя: если бы меня хотели арестовать, давно могли бы это сделать раньше. Приехать, например, в колхоз и увезти в «воронке». Но не приехали же! Что? В колхозе неудобно арестовывать? А использовать обком партии для этих целей удобно?

Я купил папирос, остановился у стройки нового здания кинотеатра, покурил не спеша. И решительно шагнул к зданию ГПУ (МГБ).

Массивное капитальное здание, одно из немногих в городе с оштукатуренным фасадом, с портиком и круглыми поддерживающими колоннами, обрамляющие вход. Массивные ворота, обитые железом, глухая ограда, опоясанная поверху несколькими рядами колючей проволоки. Эти ворота поглотили уже не один десяток моих товарищей. Неужели теперь моя очередь?

Окно с железной решеткой навевало страх. Со стены строго смотрел Сталин. Суворова я никогда не видел, знал только, что он приехал сюда недавно и теперь управляет работой областного ГПУ. В это время (с 15.10.1937 по 28.05.1938) временно исполняющим должность (ВРИД) начальника УНКВД по ЕАО был лейтенант госбезопасности Нуждин Сергей Семенович. 29.05.1938 Нуждин, уезжая на несколько дней в командировку в г. Хабаровск, издал приказ о временном возложении обязанностей (ВРИО) начальника Управления на начальника 4-го отделения сержанта госбезопасности Ларкина Виталия Романовича. 05.06.1938 Нуждина арестовали в Хабаровске. Таким образом, в период с 29.05.1938 по 26.06.1938 ВРИО начальника УНКВД по ЕАО был Ларкин В.Р. 26.06.1938 в Биробиджан прибыл новый начальник УНКВД по ЕАО старший лейтенант госбезопасности Соловьев Павел Ануфриевич, который возглавлял Управление до 02.03.1939. Упомянутый И. Баскиным Суворов – это лейтенант госбезопасности Суворов Семен Трофимович, который в период с декабря 1937 по июнь 1939 был начальником 3-го, а затем 2-го отделения УГБ УНКВД по ЕАО. 

В комнату вошли двое: уже знакомый мне старшина и с ним молоденький лейтенант. Они приблизились ко мне, и старшина хрипло крикнул:

—      Встать!

Я не торопился выполнять его команду, протестующе подняв голову:

—      Как это понять?

Вместо ответа он схватил меня за грудки, тряхнул, бросил к стене:

—      Молчать!

Я не успел опомниться, как он меня обыскал, ощупал, извлек паспорт, партбилет, деньги, даже папиросы отобрал.

Лейтенант, молча взиравший на все это, подошел и объявил прокурорским голосом:

—      Вы арестованы, как враг народа!

—      По какому праву? — возмутился я. — За что? Предъявите ордер на арест!

—      Все будет предъявлено в свое время.

Старшина для убедительности поднес к моим глазам бугристый, как булыжник, кулак.

—                        Молчи, вражина! Заткнись, а то худо будет!

Я понял, что только усугублю протестами свое положение, замолчал. Лейтенант заполнил мой формуляр. Я стоял ошеломленный, и ему пришлось по несколько раз повторять свои вопросы, прежде чем они доходили до меня. Деловито подошел старшина с ножницами, обрезал пуговицы с пиджака, брюк, рубашки. Теперь я вынужден бьиа придерживать брюки обеими руками и чувствовал себя совсем обреченным. Вне партии, без паспорта, «враг народа» — полный букет.

Вскоре они вызвали дежурного, который также повелительно и привычно велел мне идти вперед. Он вывел меня во двор и я там увидел еще одно одноэтажное строение с затянутыми железными решетками окнами и низкой стальной дверью. Пригнувшись, мы вошли в нее. Дежурный достал из кармана ключ, открыл им дверь одной из камер и, видя мою нерешительность, небрежно толкнул меня в спину. Дверь за моей спиной захлопнулась.

Эта была камера предварительного заключения. Когда я мало-мальски осмотрелся, то среди двух десятков потных, полуголых обитателей к своему удивлению и радости увидел знакомые лица. Гольдфайн, Брагин, Николаев, Зайд, Бейнфест — все биробиджанцы, коллеги по работе.

Брагин, директор опытной станции, возмущался: Видимо, речь идет о Штейне Семене Иосифовиче, 1903, урожен. г. Кирово Одесской обл., еврей. Агрохимик опытной станции. Арест. 17.05.1938 УНКВД по ЕАО по ст. 58-7-10 УК РСФСР. 22.05.1939 уголовное дело прекращено за недоказанностью обвинения, реабилитирован

—                        Определенно вредители в нашем ГПУ. Арестовать меня, агронома- опытника, в самый разгар сева! Узнают об этом в обкоме партии — Суворову несдобровать!

Приходится его разочаровать:

—                        Ошибаешься, дорогой. Все делается с ведома партийных органов. Меня, например, вызвал секретарь обкома Смирнов и самолично направил в это учреждение. Между ними давно все согласовано.

Зайд — бывший член аргентинской коммунистической партии. На родине он неплохо зарабатывал. Но когда начали записывать желающих переселиться в Биробиджан, он вызвался одним из первых. Уехал, преодолев сильнейшее сопротивление родителей, многочисленной родни. Когда же большая часть прибывших переселенцев стала разбегаться, он не поддался панике, остался в Биробиджане. Может, потому, что еще и женился. Жена его, Дора — близкая подруга моей Тани. Я знаю, что он кристально чистый, честный коммунист, к тому же убежденный, что лучшие коммунисты — это чекисты. И вот эти люди предъявляют ему обвинение!

На воле он всегда ходил подтянутый, в свежей сорочке, а тут, за какую- то неделю согнулся, стал ниже ростом. Больше всего его тревожило, что станет с его женой и маленьким Энри.

Другой знакомый здесь, Арон Гольдфайн, (Видимо, речь идет о Гольдфайне Вениамине Менделевиче, 1900, урожен. г. Казатина Подольской губ., еврей. Заведующий отделом народного образования ЕАО, перед арестом - учитель истории и географии в русской неполной средней школе. Место жительства: Биробиджан. Арест. 05.06.1938 УНКВД по ЕАО. Осужд. 11.12.1939 Особым совещанием при НКВД СССР по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР на 3 года ИТЛ. Реабилитирован 25.07.1956 облсудом ЕАО за отсутствием состава преступления. Архивное дело: П-87456).  все время молчит. Его тоже каждую ночь вызывают к следователю, но о ходе следствия он ни с кем не делится. Арон — высокий, черноволосый, с красивым мрачным лицом, исхудавший. Недавний руководитель Киевского еврейского института культуры, он — близкий друг расстрелянного председателя облисполкома Либер- берга. Когда его среди ночи приводят от следователя, он вытягивается на полу и замирает. Я подаю ему в кружке воду, но вопросов не задаю. Ясно без пояснений — друга расстрелянного «врага народа» не очень-то жалуют.

Рядом с ним Соломон Иосифович Бейнфест (Видимо, речь идет о Бейнфесте Михаиле Азрайловиче, 1885, урожен. д. Хотош, Витебский р-н, Белоруссия, еврей. Уполномоченный ЦС ОЗЕТ по ЕАО, председатель научной комиссии при облисполкоме ЕАО. Место жительства: Биробиджан. Арест. 08.06.1938 УНКВД по ЕАО. Осужд. 04.12.1939 Особым совещанием при НКВД СССР по ст.ст. 58-1а, 58-7, 58-11 УК РСФСР на 5 лет ИТЛ. За несколько месяцев до окончания срока освобожден по состоянию здоровья, умер 19.04.1943 в Биробиджане. Реабилитирован 02.11.1989 прокуратурой Хабаровского края по Указу ПВС СССР от 16.01.1989. Архивное дело: П-97117). — пожилой, тучный, всеми уважаемый (первый, кто приехал в Биробиджан), один из первых мобилизованных в Биробиджан коммунистов. Он возвращается со следствия в полуобморочном состоянии. Проходит немало времени, прежде чем он оказывается в состоянии снова видеть и узнавать.

—      Меня обвиняют в том, что вместе с Левиным и Либербергом я вознамерился создать прояпонское буферное государство. Биробиджан-го, наподобие Манчжоу-го. Какого?... Обвини они меня, скажем, в национализме, я бы, наверное, меньше удивился. По крайней мере, внешне звучало бы правдоподобно: как-никак, бывший работник КОМЗЕТа, специфически еврейской организации. Но следователь даже не заикнулся об этом. Он сам знает, что, как, у него особый нюх на шпионов.

—      И где же вас угораздило попасть в руки к империалистам?

—      О, это давняя история. Еще в двадцатые годы в Москве я продался работнику японского посольства, оказавшемуся их резидентом. Он указал мне явки, пароль для встречи, и как только представилась возможностью немедленно связался с японскими шпионами Левиным и Либербергом. Стал получать от них задания, втираться в доверие к другим органам, ну и... Одним словом, дело пошло!

Я подумал, что он шутит — любил Соломон Иосифович веселые розыгрыши, оболванивать публику. Но оказалось, все правда: наших расстрелянных товарищей, и в самом деле, обвиняли в связях с Японией, в намерении оторвать область от СССР.

Рядом со мной сидит мужчина лет сорока — чекист времен гражданской войны Митин. Он возмущается, но не тем, что избивают, мучают людей. Его возмущает, наоборот, «мягкотелость», «миндальничание» следователей.

—      Нет, мы не так действовали. Мы таких «контриков» пачками в расход пускали.

А камера все пополняется. Привели писателя Добина. Видимо, речь идет о Добине Гирше Израйлевиче, 1905, урожен. г. Жлобина, Белоруссия, еврей. Зав. литературным сектором радиокомитета ЕАО. Место жительства: Биробиджан. Арест. 10.07.1938 УНКВД по ЕАО по ст.ст. 58-1а, 58-11 УК РСФСР. 14.03.1940 уголовное дело прекращено за недоказанностью обвинения, реабилитирован. Архивное дело: П-83193.  Бледный, близорукий, он долго в растерянности стоит рядом с парашей у двери, надевает и снимает очки, вглядываясь в лица. Втолкнули директора областного театра Крайна. Видимо, речь идет о Кормане Натане Израйлевиче, 1903, урожен. г. Люблина, Польша, еврей. Директор еврейского театра им. Кагановича. Место жительства: Биробиджан. Арест. 31.05.1938 УНКВД по ЕАО. Осужд. 17.11.1939 Особым совещанием при НКВД СССР на 3 года ИТЛ. Реабилитирован 30.12.1956 облсудом ЕАО за недоказанностью обвинения. Архивное дело: П-87953, или о Вайнгаузе Натане Григорьевиче, 1905, урожен. г. Минска, еврей. Директор гостеатра им. Кагановича. Место жительства: Биробиджан. Арест. 22.07.1938 УНКВД по ЕАО по ст.ст. 58-1а, 58-11 УК РСФСР. 14.03.1940 уголовное дело прекращено за недоказанностью обвинения, реабилитирован. Архивное дело: П-83193.  В камере становится тесно, все труднее дышать.

На первом же допросе у следователя Нуждина Из-за созвучия фамилий Баскин явно путает ВРИД начальника УНКВД по ЕАО Нуждина С.С. с оперуполномоченным 3-го отделения УГБ УНКВД по ЕАО лейтенантом госбезопасности Нужиным Николаем Степановичем, который и вел следствие по делу Баскина. Вскоре, 17.09.1938, Нужина Н.С. тоже арестуют за «сокрытие своей принадлежности в 1929 году к троцкистской оппозиции", но 08.12.1938 освободят за недоказанностью обвинения. 20 апреля 1938 года мне было жестко сказано: Вероятно, здесь тоже память подвела И. Баскина: он был арестован 16 мая 1938 г. и никак не мог быть впервые допрошен 20 апреля 1938 г. В конце декабря 1939 г. в своем заявлении в Прокуратуру СССР с просьбой о пересмотре дела Баскин пишет: «16 мая 1938 г. я был органами НКВД по Еврейской автономной области арестован. 23 мая 1938 г. меня вызвал на допрос следователь Нужин, допрос длился до 7 июня...».  

—      Не прикидывайтесь! Вы заброшены к нам из-за границы. Там вы были связаны с белогвардейцами, шпионами, нашими противниками. Какие вы получали от них задания? Как часто контактировали с врагами народа в Москве, Биробиджане, других местах? Кто ешуе состоял в вашей шпионской группе? Учти, Баскин, с врагами мы не церемонимся. Мы умеем заставлять их выкладывать правду.

Несколько часов длился этот диалог людей, говорящих на разных языках. Я доказывал ему фактами своей жизни, что я вовсе не тот, за кого он меня принимает, он твердил одно:

—      Признавайся!

Однажды меня в три часа ночи снова вызвали наверх. Комната теперь была другая, обращенная окном не к улиг^е, а во двор. Нуждин при моем появлении взял лист бумаги и крупными полупечатными буквами вывел на нем чернильным карандашом: «Какую шпионскую контрреволюционную работу ты выполнил?» Листок прикрепил к стене кнопками. Потом схватил меня за ворот, поволок к стене, ткнул носом в листок и сказал:

—         Стой и смотри! Будешь стоять до тех пор, пока не вспомнишь?

Здесь я простоял 5 суток. Стоял днем и ночью лицом к стене. Нуждин

заглядывал редко. Вместо него в комнате сидел конвоир. Он наблюдал, чтобы я не присел, не упал. Когда у меня подкашивались ноги и было ясно, что я вот-вот упаду, он обливал меня холодной водой из ведра, которое стояло наготове. Остальное время читал газету, курил, закусывал, смотрел в окно.

Первый день я выдержал сравнительно легко. Когда принесли баланду и хлеб, я отказался есть. Все пять суток я не ел.

Через двое суток у меня стали опухать ноги. Я чувствовал, что слабею. Я стоял, и перед моими глазами проходила вся моя жизнь, год за годом. Не один раз встречал я на своем пути Суворовых, нуждиных, я их называл уважительно: «товарищи чекисты». Они проводили чистку за чисткой, арестовывали и уничтожали троцкистов, уклонистов, аграрников. Меня это не касалось. Я был настолько наивен, что верил: те люди — враги советской власти.

На четвертые сутки, поздно ночью, он(Нуждин) привел с собой двух помощников. Они несуетливо, как видно, дело это было для них привычным, скрутили мне руки назад и начали бить. Били по лицу, по сердцу. Били все втроем. Вместе и поочередно. Один захватывал в подмышку голову. Другой бил в сердце. Третий ломал руки. Одновременно целили по опухшим ногам, в пах. Несколько раз падал, но они тут же меня ставили на ноги и продолжали избивать. Один раз подбежал сам Суворов, ткнул кулаком в лицо, в зубы и исчез.

Когда начало светать, они ушли, снова повернув меня лицом к стене — окровавленного, с разбитым, опухшим лицом и в разорванной одежде. Я едва держался на ногах, дрожал, меня знобило, но изо всех сил я старался не упасть, потому что дал себе слово выстоять.

На пятую ночь меня снова избили. На этот раз экзекуцией руководил сам Суворов. Он выворачивал мне голову, бил кулаками по лицу, кричал, таращил глаза: «Жидовская морда». Остальные помогали ему, кто чем: ремнями, кулаками, сапогами. У меня уже не было сил стоять, я падал на стол, на них. Выливали на голову ведро холодной воды и снова: удары, дикая боль, темень в глазах, хруст костей. Я хватался за голову, за сердце. Выплевывал кровь вместе с обломками зубов. Кричал. Кричал. В какой-то момент силы покидали меня.

Лежа на полу я простонал:

—         Пишите, что хотите...

Суворов мгновенно подскочил:

—         Подпишешь?

—         Пишите, что хотите, больше не могу.

Нуждин диктовал:

—         «Я вместе с Либербергом, Левиным планировал создать Биробиджан- го, под властью Японии... »

В карцере я просидел две недели. Было голодно, холодно, одиноко. Особенно…

Там в одной комнате представители ГПУ объявляли каждому, какое принято решение на его счет. От имени особого совещания.

С нетерпением мы ждали возвращения товарищей. Один за другим они спускались к нам со словами: «5 лет Колымы, . . 10 лет, . . 8 лет... Без суда, заочно!? Камера снова бурлит, исходит протестами. Ясно, что нас боятся судить очно, сфабрикованные обвинения рассыплются при любом разбирательстве в суде.

Я получил 5 лет Колымы. Некоторых освободили. Из 78 заключенных, находившихся в камере, таких счастливцев оказалось 19. Среди них Бузя Гольденберг.

Логика палачей оказалась простая: они не желали освобождать тех, кто был как-то связан с расстрелянными товарищами, фигурировал в их делах.

Я был звеном в деле Либерберга, пресловутом «Биробиджан-го», и, освободи они меня, пришлось бы признаваться в фабрикации всего высосанного из пальца дела.

Я вытянулся на нарах, зарылся головой в подушку. Все во мне отчаянно кричало. Долгие годы жил за рубежом, работал в подполье. Трижды сидел в тюрьме, откуда с трудом вырвался. И вот в стране победившего социализма кончаю Колымой. За что? Кому и для чего это понадобилось? Где найти силы, чтобы все вынести?

Через четыре дня нас направили поездом во Владивосток, где располагался транзитный лагерь. Сюда, к берегу океана, один за другим прибывали эшелоны с заключенными. Нам предстояло морем отправляться на неведомую Колыму. Рухнуло дело всей моей жизни, мечта о социалистической еврейской республике в СССР. Погибли лучшие товарищи-единомышленники. Чем жить дальше?

Колыма началась для меня с изматывающей работы на медном руднике. Кайло, лопата, лом, тачка — обычные орудия труда каторжника. Работа сдельная. Если не выполнишь норму, то получишь не 800, а 600, 500, 400 граммов хлеба, а махорки не получишь вовсе.

Весь хлеб съеден еще утром. Вечером из последних сил тащишься в лагерь, съедаешь теплую безвкусную баланду и бессильно вытягиваешься на нарах.

И так изо дня в день! Я выдерживал десятки месяцев до конца августа 1940 года. В самые жестокие морозы устоял: январские и февральские. Но с наступлением тепла вдруг сник и перестал выполнять норму. Порция хлеба становилась все меньше. День за днем я слабел, пока не дошел до полного истощения. Однажды на работе я потерял сознание. Почти два месяца пролежал в лагерной больнице. Больница — это тот же голод, только лежачий. Лежишь целый день голодный и ждешь куска хлеба. Умирать — вот основная больничная работа»}2

Не обошла страшная «сталинская чистка» и интеллигенцию области.

26 июня 1937 года на бюро обкома ВКП(б) рассматривалось персональное дело известного в Биробиджане человека, директора педагогического училища И.С. Рабиновича. Исхиль Срулевич (Ихель Срульевич) Рабинович был приглашен на заседание бюро обкома партии уже с клеймом «врага народа». Ему инкриминировалось то, что в библиотеке училища была обнаружена запрещенная троцкистская литература. На бюро отмечалось, что в этом учебном заведении низкая успеваемость, и особенно было подчеркнуто — по русскому языку. Среди студентов имеются польские и английские шпионы, приехавшие из-за границы, только в течение пяти месяцев 1937 года из среды учащихся были арестованы уже восемь врагов народы. Училище не укомплектовано педагогическими кадрами и т. д.

За все эти «страшные преступления» против Советской власти Исхиль Срулевич Рабинович был исключен из кандидатов в члены ВКП(б) с формулировкой «за связь с контрреволюционно-националистической группировкой Либерберга, за допущение троцкистской литературы в педагогическом училище и за неискренность» — предъявленные обвинения Рабинович категорически отрицал. Члены бюро обкома были непреклонны. И. С. Рабиновича, 1904 года рождения, комсомольца с 1924 по 1932 годы, не состоявшего и в помине ни в каких оппозициях и антипартийных группах, не имевшего до этого ни одного партийного взыскания, ни учащиеся, ни педагоги уже никогда не увидели. Самого первого директора педучилища г. Биробиджана расстреляли в феврале 1938 года (25.05.1938 в Хабаровске).

Трагически закончилась жизнь и второго директора горно-металлургического техникума Михаила Лейбовича Полгона. В постановлении III областной партийной конференции, состоявшейся 25—28 мая 1938 года, отмечалось, что «в области был создан вредительский горно-металлургический техникум, поскольку нет в ЕАО ни металлургии, ни горной промышленности». Между тем, именно Михаил Лейбович на протяжении трех лет своего директорствования ставил вопрос об изменении профиля этого учебного заведения. Не стесняясь, он открыто говорил на всех уровнях, что создание техникума в ЕАО не подкреплялось развитием металлургической и горной промышленности, хотя здесь имеются все условия для этого. На бюро обкома ВКП(б) этого слишком задиристого директора долго и настойчиво воспитывали, в том числе и за низкую успеваемость, нехватку преподавателей специальных и общеобразовательных дисциплин. В конце концов его исключили из партии, а в июле 1938 года Михаил Лейбович Полгон был приговорен к высшей мере наказания (арест. 10.11.1937, осужд. 04.01.1938 Особым совещанием при НКВД СССР по ст.ст. 58-1а, 58-2, 58-11 УК РСФСР на 10 лет ИТЛ).

25 октября 1937 года на заседании того же бюро обкома ВКП(б) за связь с родными, проживавшими в Польше, и якобы шпионаж в пользу иностранных разведок исключили из партии заведующего Бирским районным клубом Абрама Гершовича Яркевича и через день арестовали. Спустя месяц была арестована и его жена Циля Моисеевна Яркевич — заведующая районной библиотекой. (Она вернулась с сибирских лесоповалов уже после войны).

Как врагов народа в том же 1937 году исключили из комсомола, а затем репрессировали директора Амурзетской школы А. А. Ходоса (Зуся Яковлевич Ходос) и директора одной из школ Блюхеровского района В. И. Каплан (Иосиф Ильич Каплан - директор средней школы в Биробиджане).

Не обошли репрессии и областные средства массовой информации. В 1937 году сгустились тучи над редакцией газеты «Биробиджанская звезда». Газету обвинили во всех существующих и несуществующих грехах. Партийные комитеты критиковали областную газету то за неверную позицию, то за то, что газета не успевала информировать население об исключенных из партии «врагов народа», то, наоборот, что в них печатались непроверенные материалы, которые порочили честных людей. Действительно имел место случай, когда 18 сентября 1938 года «Биробиджанская звезда» писала о Гудзенко, как о «неразоблаченном враге народа», и хотя тот был вскоре восстановлен в партии, газета не удосужилась извиниться перед ним.

В 1937—1938 годах практически вся редакция газеты «Биробиджанская звезда» была репрессирована. Арестован и лишен жизни редактор Лев Моисеевич Шварштейн (правильно – Швайнштейн), заведующий отделом писем Герш Шлем Меерович Черешня, литературный сотрудник Леонид Дмитриевич Гавцов и многие другие.

18 ноября 1937 года бюро обкома партии рассматривало вопрос об ответственности редактора журнала «Форпост» писателя Шмуля Мордуховича Клитеника, члена ВКП(б) с 1928 года. Сам Клитеник приехал в СССР из Польши в 1929 году. 28 августа 1937 года по просьбе редактора американской еврейской газеты «Морган-фрайт» обсуждался вопрос об освещении жизни области. Ш. М. Клетеник был утвержден нештатным корреспондентом этой американской газеты. Именно этот факт и стал для Клетеника роковым.

В те годы область теряла и свои лучшие писательские кадры. 1 ноября 1937 года Эммануил Казакевич решил вступить в ВКП(б) и для этого собрал рекомендации у старших товарищей, известных в ЕАО людей.

Слово протоколу:

«Рекомендуют:

Левин Я. А. , член ВКП(б) с 1920 года, партбилет № 1332185

Шварцбард И. С. , член ВКП(б) с 1926 года, партбилет № 0501444

Дикштейн А. С. , член ВКП(б) с 1918 года, партбилет № 0501481

Решением бюро Биробиджанского ГК ВКП(б) тов. Казакевич принят в кандидаты партии по 4-й категории, как служащий».

Но вскоре бюро обкома ВКП(б) решение горкома партии отменило в связи с тем, что все рекомендовавшие Казакевича в партию, арестованы, как «враги народа».

Над известным, но позднее, Эммануилом Казакевичем сгустились черные тучи. Ему угрожал арест. Заблаговременно предупрежденный одним из знакомых работников НКВД, он срочно выехал в командировку на станцию Лондоко Облученского района, а оттуда в Москву, где и прожил оставшиеся предвоенные годы, издав там поэму на идиш «Шолом и Хава», и, наконец, ушел добровольцем на фронт. Вернулся с войны уже не идишистским поэтом, а известным мастером русской прозы.

В те годы вынужден был покинуть область и другой известный писатель Давид Бергельсон.

В 1937 году был расстрелян поэт Изи (Исаак Давидович) Харик. Родился он в 1898 году в местечке Зембин в Белоруссии. В 1919 году ушел добровольцем в Красную Армию. Уже после Гражданской войны учился в Высшем литературно-художественном институте имени В. Я. Брюсова. Печататься начал в 1920 году. В поэмах «Минские болота», «Хлеб», «Круглые недели», «Ночь в Биробиджане», написанных им в 1934 году уже в области, были отчетливо слышны народные еврейские и белорусские мотивы (Харик Исаак Давидович, 1896 г.р., м.р.: Белорусская ССР, Минская обл., Борисовский р-н, м. Зембино, еврей, из рабочих, образование: высшее. С 1916 по 1923 г. - член нац. орг. "Поалей-Цион", отв. редактор, Журнал "Штерн". Еврейский поэт, прож.: Минск, ул. Советская, дом специалистов. Арестован 05.06.1937. Обвинение: 69, 70, 76 УК БССР - член троцкистско-зин. орг., вредит. работа. Приговор: ВКВС СССР, 28.10.1937 — ВМН, конфискация имущества. Расстрелян 29.10.1937, г. Минск. Реабилитация: Военная коллегия Верх.суда СССР, 13.06.1956. Арх.дело: КГБ БССР - 6870-с. Источник: Белорусский "Мемориал").

Можно еще долго перечислять фамилии, рассказывать о трагических судьбах бывших жителей ЕАО. Они никогда не узнают в чем их вина перед людьми, перед обществом, перед страной. Они никогда не узнают, что на десятки лет оставили несчастными своих жен, матерей, своих детей. Оставили со страшным клеймом: «Семья врага народа». Они погибли в 1937—1938 годах. О них забыли. Никто тогда не хотел делать выводы из отечественной истории, истории трагической. Не хотят знать о ней и сейчас.

Послевоенные годы напомнят всем в очередной раз и подвергнут вновь суровым испытаниям сотни людей. Многие из них, в который уже раз, будут вновь задавать тот же вопрос: «В чем наша вина?». 

<...>